Главная » Портреты » Образ Петра I в русской литературе XVIII-XX вв. «Описание образа Петра Первого в русской литературе Художественный рассказ о петре 1 по литературе

Образ Петра I в русской литературе XVIII-XX вв. «Описание образа Петра Первого в русской литературе Художественный рассказ о петре 1 по литературе

Государственное бюджетное образовательное учреждение

Среднего профессионального образования

Гулькевичский строительный техникум

Краснодарского края

Доклад на тему

Образ Петра I в русской литературе XVIII-XX вв.

Выполнил студент

группы 1СЭЗ

Колоколов С.А.

То академик, то герой.
То мореплаватель, то плотник.
Он всё объемлющей душой
На троне вечный был работник.

(А. С. Пушкин «Стансы» 1826 г.)

Цель данного доклада состоит в том, чтобы показать, как в русской литературе осмыслялась роль великого монарха в истории России, как по-разному представители различных поколений оценивали деятельность и политику царя, а также раскрыть образ Петра Великого как Царя-труженика, Царя-плотника.

Могучая, противоречивая, постоянно движущаяся вперед, натура Петра I всегда привлекала к себе внимание русских поэтов и писателей.

Михаил Ломоносов почитал Петра - великого собирателя земель, неутомимого работника и ученого мужа.

Рожденны к скипетру, простер в работу руки,

Монаршу власть скрывал, чтоб нам открыть науки,

Когда он строил град, сносил труды в войнах,

В землях далеких был и странствовал в морях,

Художников сбирал и обучал солдатов,

Домашних побеждал и внешних супостатов...

«Надпись 1 к статуе Петра Великого»1743-1747

Несколько по-иному видит своего героя Александр Сергеевич Пушкин. Поэт неоднократно возвращался к образу Петра I в различных своих произведениях: “Арап Петра Великого”, “Медный всадник”, “Полтава”. Для Пушкина Петр неоднозначная фигура. В поэме «Полтава» - он царь-труженик и великий полководец, за которым русские войска смело идут в бой и побеждают.

Выходит Петр. Его глаза

Сияют. Лик его ужасен.

Движенья быстры. Он прекрасен,

Он весь, как божия гроза.

«Полтава» 1828 г.

Но, обратимся к поэме «Медный всадник». С одной стороны Петр все тот же деятельный и дальновидный правитель, желающий «В Европу прорубить окно…», а с другой стороны он - «горделивый истукан», который своей роковой волей направляет жизнь целого народа.

Над возмущённою Невою
Стоит с простёртою рукою
Кумир на бронзовом коне.

«Медный всадник» 1833 г.

Образ Петра I волновал Алексея Николаевича Толстого свыше двадцати лет.Этой теме посвящены: рассказ « День Петра » (1917 год),трагедия « На дыбе » (1928 год), роман « Пётр Первый » (1945 г.).

Толстой начал работу над романом в 1929 году. Две первых книги были закончены к 1934 году. К сожалению, третья часть была не завершена. Роман максимально приближен к реальным историческим событиям.

«В моем романе центром является фигура Петра I» - писал Толстой.

Как же изобразил царя писатель?Его герой дан в развитии. Мы видим, как на протяжении романа Петр Первый мужает и из неуверенного в себе и пугливого подростка вырастает в сильную личность.

Ведущими качествами Петра в романе становятся присущие ему от
природы воля, энергия, любознательность, решительность и активность. Он многому научился и уже в молодости знал 14 ремёсел. Он был плотником и каменщиком, кузнецом и штукатуром, кораблестроителем и сапожником. Но более всего он любил работать на токарном станке.

"Знаю четырнадцать ремесел, но еще плохо, за этими сюда приехал...» - говорит Петр немецкой принцессе.

Самая поразительная черта характера, которая удивляла и иностранцев, и своих, - это то, что Петр не гнушался иметь дело с простыми людьми. Более того, ради дела ему незазорно было подчиняться ремесленникам, которые называли его запросто по имени... небезызвестный факт, что Петр I 4 месяца провел в голландском городке Заандам, обучаясь корабельному мастерству. И все это время он усиленно скрывал свой титул и свое настоящее имя. Петр учился не только ремеслам, но и наукам, искусствам, особенно военному делу. Знал он и несколько иностранных языков, лично экзаменуя людей, посланных за границу. Недаром Пушкин писал о нем: "То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник...".

Царь мечтает сделать Россию мощным государством, способным занять подобающее ей место среди европейских государств. Это удается Петру, но ценой неимоверных усилий, напряжением всех сил.

Царь проявляет недюжинные организаторские способности, он сплачивает вокруг себя таких же волевых, смелых и инициативных людей, с помощью которых одержит в дальнейшем военные и трудовые победы. Толстой не приукрашивает своего героя, он показывает, что царь не щадит не только себя, но и окружающих. На смену умирающим строителям Санкт-Петербурга прибывают новые и новые, но эти жертвы не бессмысленны. Петр по-своему заботится о людях, он требует от Меньшикова, генерал-губернатора Санкт-Петербурга, чтобы тот обеспечивал людей нормальным питанием, одеждой, не губил людей зря, прикрываясь высокими целями. Толстой правдиво показал жестокое время, когда отдельная жизнь ничего не стоила, особенно жизнь крестьянина.

Так в русской литературе сложился традиционный портрет Петра Первого - царя-строителя, царя-плотника, жестокого, но справедливого, сумевшего повернуть свою страну на путь, ведущий из прозябания и изолированности к прогрессу, к введению русского государства в круг передовых государств в качестве великой державы.

Введение

«Любой человек противоречив, любой несет в душе и являет в поступках свет и тьму, доброе и злое. Почему же тогда столько споров именно о царе-реформаторе? Очевидно, потому, что петровские реформы во многом определили исторический путь России и, значит, обращаясь к Петру, мы обращаемся во многом к истокам нашей культуры, нашей цивилизации, пытаемся понять нечто очень важное в себе самих».

Петровское время довольно хорошо изучено отечественными историками. Противоречивые оценки личности и деяний Петра Великого привлекали внимание многих людей, что явилось причиной существования на эту тему массы научной, научно-популярной и художественной литературы. В своей работе я хотела бы рассмотреть образ Петра I с разных сторон, в соответствии с темой работы

Петр I в исторической науке

В этом разделе я хотела бы отразить несколько различных мнений наиболее известных историков.

Например, Н.М. Карамзин, признавая этого государя Великим, гораздо осторожнее подошел к оценке его деятельности. Он сурово критикует Петра за чрезмерное увлечение иностранным, стремление сделать Россию Голландией. Резкое изменение «старого» быта и национальных традиций, предпринятое императором, по мнению историка, далеко не всегда оправдано. В результате русские образованные люди «стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России».

Совсем иначе подошел к теме петровских преобразований известный историк С.М. Соловьев. В своих книгах он показал органичность и историческую подготовленность реформ: «Необходимость движения на новый путь была осознана; обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился» Историк считал, что главную свою задачу император усматривал во внутреннем преобразовании России, а северная война со Швецией была лишь средством к этому преобразованию.

Все эти взгляды и оценки стали общепринятыми в отечественной историографии Петра I. Их разделял ученик и преемник Соловьева по кафедре русской истории Московского университета В.О. Ключевский. Но, в отличие от своего учителя, Ключевский гораздо более критично оценивал результаты реформ, показывая несоответствие между их замыслом и результатами. «Самовластие само по себе противно как политический принцип. Его никогда не признает гражданская совесть. Но можно мириться с лицом, в котором эта противоестественная сила соединяется с самопожертвованием» , - писал он, заключая характеристику Петра I и как бы извиняя за промахи и издержки.

Как пишет В.Я Уланов, «москвичи не узнавали в Петре ни благоверного царя, ни русского человека, ни православного первенца русской церкви. Оппозиция не могла в упор посмотреть на странные дела Петра, не в состоянии была умом обнять и освоить их». Очень часто в речах москвичей можно было услышать, что Петр не похож на настоящего царя, что его предки так не поступали, что это и не настоящий царь. Многие обвиняли его в самозванстве, а некоторые и вовсе полагали, что он – новоявленный антихрист.

Но и впоследствии великий преобразователь не избежал упреков в свой адрес со стороны потомков. К славянофилам восходит наиболее последовательная критика Петра, как разрушителя национальной жизни. И в XX веке Петр также снискал немало пристрастных взглядов и не всегда справедливых критиков.

Я бы хотела остановиться на нескольких наиболее выдающихся противниках Петра I.

Очень сильно приумножил критические акценты в отношении петровских реформ ученик Ключевского П.Н. Милюков. В своих произведениях он развивает мысль, что реформы проводились Петром спонтанно, от случая к случаю, под давлением конкретных обстоятельств, без какой-либо логики и плана, были «реформами без реформатора». Также он упоминает о том, что только «ценой разорения страны, Россия возведена была в ранг европейской державы».

И еще один автор, наиболее известный своими обвинительными статьями в адрес императора, И.Л. Солоневич. Петр для Солоневича являлся источником всех бед России, ибо он, «порвав с почвой и традицией Московской Руси, вместо существовавшей ранее народной монархии, создал Петербургскую дворянскую империю» . Вместо интересов всех сословий, по словам Солоневича, это государство выражало интересы только дворянства. Нельзя не заметить, что Петр действительно много сделал для России, как нельзя отрицать и то, что, как замечает Гумилев, Петр был человеком своего времени, должным появиться и осуществить все свои деяния именно тогда, а не за 100 и не через 100 лет.

Заканчивая тему критики, хочется лишь добавить, что, несмотря ни на что,

поражает воображение его крайне разностороннее развитие и бурная, но целенаправленная деятельность почти в любых сферах общественной и государственной жизни. Народ по сей день помнит Петра, величает Великим, и считает его наиболее близким к народу по духу, чем другие цари.

Нельзя не заметить, что Петр действительно много сделал для России, как нельзя отрицать и то, что, как замечает Гумилев, Петр был человеком своего времени, должным появиться и осуществить все свои деяния именно тогда, а не за 100 и не через 100 лет.

Петр I в искусстве

Портретов Петра нарисовано много и нашими, и заграничными мастерами: Кнеллер, леруа, Каравак.

Но я хотела бы остановиться на некоторых отзывах о внешности Пета I.

«Высокий и крепкий, телосложения обыкновенного, подвижной, живой и ловкий во всех движениях; лицо круглое с несколько суровым выражением, темные брови и волосы, коротко остриженные и курчавые…Ходит большими шагами, размахивая руками и держась рукой за рукоятку нового топора», - писал в своих записках Нумен.

И еще: «Царь очень высокого роста, слегка горбится, голова обыкновенно опущена. Он брюнет, и на лице у него печать суровости; обладает по-видимому быстрым умом и сообразительностью» в манерах есть некоторая величавость, но не хватает выдержанности», - отрывок из архива Вед. Иностр. Дел Франции 1717года.

Можно заметить, что эти два описания, созданные в разных местах, очень похожи между собой и не далеки от истины. Петр по внешности был красивый мужчина очень высокого роста – ровно 2,045 метра, - смуглый – «такой смуглый, словно родился в Африке», утверждает один из его современников, крепкого телосложения, величавой наружности, с некоторыми недостатками в манере держаться и досадной болезненностью, портящей общее впечатление.

Одевался Петр неаккуратно, небрежно, и часто менял платье, военное и штатское, иногда выбирая чрезвычайно странный костюм.

Исходя из всего вышесказанного, можно сделать вывод о его внешности фразой венгерского кардинала: «В его личности, внешности и манерах нет ничего выдающегося, указывающего в нем царское происхождение».

Петр I в литературе

Очень многие русские писатели и поэты обращались в своих произведениях к образу Петра, по- разному понимая и трактуя его: кто-то обращал большее внимание на черты тирана, который реформами погубил Россию; кто-то восхищался его преобразовательной деятельностью.

В заключительной части своей работы я хотела бы остановиться на произведениях Пушкина - «Полтава» и «Медный всадник» и увидеть различия в образе Петра в этих поэмах.

Впервые к образу великого русского императора А.С. Пушкин обратился в 1828 году в своей поэме «Полтава». В основу произведения легла одна из величайших побед Петра и русского войска – победа под Полтавой. Здесь мы видим перед собой Петра-полководца, ведущего войска к победе. Сочетание «ужасного» и «прекрасного», «звучный глас» - все это делает Петра не просто величественным, а наделенным сверхчеловеческими чертами, призванным на российский престол божественной силой. Образ Петра – это символ поднимающейся России, поэтому он лишен каких-либо отрицательных черт, недостатков, во всех строках звучит хвала великому императору:

Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,

Огромный памятник себе.

Так показан Петр I в поэме «Полтава». Позже, в 1833-м, Пушкин создает еще одно произведение, посвященное петровской теме, - поэму «Медный всадник». Но в ней Петр изображен уже совершенно с другой стороны. Хотя во вступлении к поэме император по-прежнему показан, как дальновидный, умный политик, но уже здесь чувствуется некоторое изменение оценки автором личности великого царя. В «Полтаве» мы видим перед собой прекрасное, живое воплощение божественной силы, а в «Медном Всаднике» мы сталкиваемся тоже с чем-то неземным, но отнюдь не прекрасным, а устрашающим:

В неколебимой вышине,

Над возмущенною Невою

Стоит с простертою рукою

Кумир на бронзовом коне.

Здесь показано, что Петр не только величествен, но и жесток. Он, не думая о себе, заботится только о народе, мечтая, путь даже ценой силы, сделать его более просвещенным.

О, мощный властелин судьбы!

Не так ли ты над самой бездной

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы?

Из этих поэм можно понять отношение Пушкина к Петру Великому. Поэт восхищается умом, дальновидностью смелого реформатора, но его также и отталкивает жестокость и беспощадность императора.

Заключение

Петра Первого нередко сравнивают с Наполеоном I. «Да, он был, подобно Наполеону, идеалистом, мечтателем, великим поэтом действий, этот дровосек с мозолистыми руками, этот солдат-математик, одаренный меньшей взбалмошностью фантазий, более здравым сознанием возможностей и более реальными планами будущего».

Современники считали Петра лучшим корабельным мастером. При Петре 1 Россия

Республиканская научно-практическая конференция школьников
имени Л.Н.Толстого

Работу выполнила ученица 10 класса
Каратунской средней образовательной
школы Апастовского муниципальногорайона Гисматуллина Лилия Ниязовна.
Учитель: Сиразова Миляуша Фагимовна.
То академик, то герой.
То мореплаватель, то плотник.Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
А.С.Пушкин

Петр Первый – один из самых ярких личностей в Европе с начала современной истории, русский царь, первый российский император, выдающийся государственный деятель, дипломат и полководец. За годы его правления Россия, вырвавшисьиз отсталости, обрела серьезное политическое и военное влияние на западный мир. Проведенные им преобразования сделали Россию сильной, развитой, цивилизованной страной, ввели ее в сообщество великих мировых держав.
Петр Алексеевич родился 30 мая 1672 года в Москве. С ранних лет он отличался высоким интеллектом, сообразительностью, изобретательностью, старательностью и упорством, изучалмного иностранных языков, учился ремеслам, наукам, искусству, военному делу.
Потеряв отца в 1676 году, Петр до десяти лет воспитывался под присмотром старшего брата царя Федора Алексеевича. Когда в 1682 году Федор умер, престол должен был наследовать Иван Алексеевич, но он не годился по причине здоровья, и поэтому провозгласили царем Петра. Однако родственники первой жены его погибшего отца с этимне смирились и спровоцировали стрелецкий бунт, во время которого десятилетний Петр стал свидетелем жестокой расправы над близкими ему людьми. Эти события оставили в памяти мальчика неизгладимый след, отразившись и на его психическом здоровье, и на мировоззрении. В результате бунта, на трон были возведены вместе Иван и Петр, а правительницей названа их старшая сестра царевна Софья Алексеевна. Но в1689 году, отстранив ее от власти, Петр Алексеевич вступает на престол. Он становится самодержавным правителем и решительно начинает бороться за светлое будущее своей страны.
Многих известных людей, деятелей искусства, писателей и поэтов интересовала и до сих пор интересует многогранная личность и деятельность этого великого императора. Известный русский историк – Сергей Федорович Платонов всвоей книге «Личность и деятельность» писал о Петре Великом следующее: «Люди всех поколений в оценках личности и деятельности Петра сходились в одном: его считали силой. Пётр был заметнейшим и влиятельнейшим деятелем своего времени, вождём всего народа. Никто не считал его ничтожным человеком, бессознательно употребившим власть или же слепо шедшим по случайной дороге». Думаю, с ним согласятся многие.Ведь, действительно, Петр I внес огромный вклад в развитие нашей Родины.
Личность Петра Первого вдохновила и величайшего русского поэта и писателя Александра Сергеевича Пушкина для создания своих произведений. В поэме «Медный всадник» Пушкин пытается оценить роль Петра в истории России и в судьбах людей. В центре повествования поэмы - образы Петра I и дворянина Евгения. Но в поэме Петрпоказан не как живой деятель русского исторического процесса, а как памятник, «кумир на бронзовом коне». Поэт не раз отмечает непреодолимую мощь Петра. Среди всеобщего смятения лишь он один находится в непоколебимой вышине: его не могут испугать бушующая Нева, порывы ветра, горами встающие волны. Образ Петра «раздваивается»: он становится не только символом движения жизни, ее изменения...

«Образ Петра I в истории, литературе» - страница №1/1

Номинация «Литература и история»
«Образ Петра I в истории,

литературе»

Работу выполнила

Сметова София Дмитриевна

Филиал МБОУ Ивановской СОШ

Елизарьевская ООШ, 7 класс

Дивеевский район

Руководитель – Ганюшкина Любовь

Ивановна, учитель русского языка

и литературы

Филиал МБОУ Ивановской СОШ

Елизарьевская ООШ

607330 Дивеевский район, с.Елизарьево,

ул.Прокеева, д.2а

Тел.: 8-831-34-35-4-04, 4-64

Ноябрь 2012г.

Введение. 1
Основная часть:

образ Петра I

В истории, 1

В литературе, 3

В поэме «Полтава» 4

В поэме «Медный всадник», 7

Заключение. 11
Список использованной литературы. 12

Введение.

Вся художественная литература неразрывно связана с историей. Независимо от того, что именно пишет автор - исторический роман, поэму или сказку - он неразрывно связан со своим временем. Окружающие события накладывают свой отпечаток на его творения. Как следствие этого, художественное произведение - всегда отражение эпохи и событий, в которых живёт автор, данное через его восприятие. И поскольку любая литература является отражением истории, изучать литературу России невозможно, не изучая одновременно и её историю.

Цель работы - проследить отражение образа Петра I в истории, преданиях, художественной литературе, расширить знания о Петре I.
Метод исследования – описание, сопоставление, обобщение, изучение литературы.
Актуальность – данный материал можно использовать на уроке литературы, истории, кружке.

Образ Петра I в истории России.

Петр I Великий (1672-1725 гг.)

Русский царь с 1682 г. (правил с 1689 г.), первый российский император с 1721 г. Младший сын царя Алексея Михайловича Романова. Провел реформы государственного управления (созданы Сенат, коллегии, органы высшего государственного контроля и политического сыска, церковь подчинена государству, проведено деление страны на губернии, построена новая столица – Санкт-Петербург).

Использовал опыт западноевропейских стран в развитии промышленности, торговли, культуры. Проводил политику меркантилизма (создание мануфактур, металлургических, горных и других заводов, верфей, пристаней, каналов). Возглавлял армию в Азовских походах 1695-1696 гг., Северной войне 1700-1721 гг., Прутском походе 1711 г., Персидском походе 1722-23 гг. и др.; командовал войсками при взятии Нотебурга (1702 г.), в сражениях при д. Лесная (1708 г.) и под Полтавой (1709 г.).

Руководил постройкой флота и созданием регулярной армии. Способствовал упрочению экономического и политического положения дворянства.

По инициативе Петра I открыты многие учебные заведения, Академия наук, принята гражданская азбука и т. д. Реформы Петра I проводились жестокими средствами, путем крайнего напряжения материальных и людских сил, угнетения народных масс (подушная подать и др.), что влекло за собой восстания (Стрелецкое 1698 г., Астраханское 1705-1706гг., Булавинское 1707-1709 гг. и др.), беспощадно подавлявшиеся правительством.

Будучи создателем могущественного абсолютистского государства, добился признания западноевропейскими странами статуса России как великой державы.

«Любой человек противоречив, любой несет в душе и являет в поступках

свет и тьму, доброе и злое. Почему же тогда столько споров именно о царе-

реформаторе? Очевидно, потому, что петровские реформы во многом определили исторический путь России и, значит, обращаясь к Петру, мы обращаемся во многом к истокам нашей культуры, нашей цивилизации, пытаемся понять нечто очень важное в себе самих».

Петровское время довольно хорошо изучено отечественными историками.

Противоречивые оценки личности и деяний Петра Великого привлекали внимание многих людей, что явилось причиной существования на эту тему массы научной, научно-популярной и художественной литературы.

Петр I в литературе

В фольклоре самый ранний исторический образ народного предводителя - старшина сибирских казаков Ермак Тимофеевич, победивший сибирского хана Кучума. Цикл преданий о Ермаке складывался одновременно с циклом об Иване Грозном (в конце XVI - начале XVIII в.).

Предания о Петре I сформировались позднее, следовательно, образ царя в них более конкретен. Группа сюжетов сохраняет память об исторических фактах: русско-шведской войне, строительстве Ладожского канала (канавы), строительстве корабельных верфей. Самое большое количество преданий - о взаимоотношениях Петра I с представителями разных социальных групп и профессий. Царь ест у бедной крестьянки мурзовку (хлеб в квасу); ценит полезные советы солдата; крестит солдатских детей; заставляет бояр работать в кузнице; псковским монахам велит устраивать оборонительные укрепления - и проч. Известны предания на тему "Петр I-мастер". Царь учился за границей лить пушки, строить корабли; инкогнито работал на заводах и верфях. Он перенимал ремесло и у русских мастеровых. Вместе с тем Петр I так и не смог сплести лаптя.

В своей работе мы хотели бы остановиться на произведениях Пушкина - «Полтава» и «Медный всадник» и увидеть различия в образе Петра в этих поэмах.

Обращаясь к исторической тематике, Александр Сергеевич Пушкин пишет поэму «Полтава». Произведение написано в 1828 году. В этот период поэт был увлечен личностью Петра I, его военными победами.

В поэме «Полтава» А.С. Пушкин создает образ Петра, гениального полководца, который своей деятельностью притягивает простых русских солдат. Внешность царя примечательна. Перед решающим Полтавским боем со шведами весь облик Петра говорит о его готовности к решающей схватке. Сам Бог руководит его действиями:

Тогда-то свыше вдохновенный

Раздался звучный глас Петра:

«За дело, с Богом!»

Характеризуя царя-полководца, Пушкин одновременно использует антонимы, показывая тем самым «божью грозу» для шведов и мудрого военного начальника для русских воинов:

…Выходит Петр. Его глаза

Сияют. Лик его ужасен.

Движенья быстры. Он прекрасен,

Он весь, как божия гроза.

Непосредственно во время Полтавского боя Петр сам принимает участие в сражении: «он промчался пред полками, могущ и радостен, как бой», воодушевляя своим личным примером полк.

После битвы русский царь пирует, отмечая победу, и в этом эпизоде Петр вновь прекрасен своей душевной щедростью:

При кликах войска своего,

В шатре своем он угощает

Своих вождей, вождей чужих,

И славных пленников ласкает,

И за учителей своих

Заздравный кубок подымает.

Итак, анализируя текст пушкинской поэмы «Полтава», видим, что поэта привлекает полководческий дар Петра I, его желание укрепить границы России и показать всем, в первую очередь шведам, военную силу своей страны. Петр в поэме – олицетворение военного гения. И для А.С. Пушкина здесь важна не только конкретная историческая личность российского самодержца, но и его победы на благо отечества:

В гражданстве северной державы,

В ее воинственной судьбе,

Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,

Огромный памятник себе. (2 вариант)

А.С. Пушкин в поэме «Полтава» описывает победу, взросление и славу Петра I, и России.

Была та смутная пора,

Когда Россия молодая,

В бореньях силы напрягая,

Мужала с гением Петра…

О вспыльчивости Петра, царя и человека, мы узнаем из рассказа Мазепы, который вспоминает, с чего началась ненависть его к Петру, что не мешает старику объективно оценивать силу русских и предвидеть поражение Карла.

Во время боя Петр в изображении А.С. Пушкина подобен божьей грозе, Бог на его стороне, он «свыше вдохновленный»: «За дело, с Богом!» Как и всегда в изображении А.С. Пушкина, Петр одновременно «прекрасен» и «ужасен». Солдаты приветствуют Петра многократным «ура», рядом с ним «птенцы гнезда Петрова», «сыны», товарищи «в пременах жребия земного, в трудах державства и войны». И Петр перед боем могуч и радостен, он вновь хочет помериться силами с человеком, давшим ему не один урок, но изменились времена, и перед взором Петра

Уж не расстроенные тучи

Несчастных нарвских беглецов,

А нить полков блестящих, стройных,

Послушных, быстрых и спокойных.

Полтавский бой выигран. Уроки хороших учителей пошли впрок.

«И горд, и ясен // И славы полон взор его». В шатре, который Петр покинул перед боем, теперь пирует победитель, он угощает «своих вождей, вождей чужих, и славных пленников ласкает». Победитель великодушен, он поднимает чашу за здоровье тех, кто научил его воевать, проигрывать достойно и выигрывать с честью:

Прошло сто лет – и что ж осталось

От сильных, гордых сих мужей,

Столь полных волею страстей?

Их поколенье миновалось –

И с ним исчез кровавый след

Усилий, бедствий и побед.

Как Фальконе воздвиг в городе Петра скульптуру, ставшую символом Петербурга и ожившую на страницах этой поэмы, так Петр в памяти русской воздвиг себе «нерукотворный памятник» дел своих.

Образ Петра в поэме Александра Пушкина “Медный всадник”

В поэме “Медный всадник” Пушкин пытается оценить роль Петра в истории России и в судьбах людей. Образ Петра в поэме “раздваивается”: он становится не только символом движения жизни, ее изменения и обновления, но прежде всего воплощает устойчивость, непоколебимость государственной власти. В.Г. Белинский писал: “Мы понимаем смущенною душой, что не произвол, а разумная воля олицетворена в Медном всаднике, который в неколебимой вышине, с распростертою рукою, как бы любуется городом…”.

Поэма “Медный всадник” – самое сложное произведение Пушкина. Эту поэму можно рассматривать как историческое, социальное, философское или фантастическое произведение. И Петр Первый здесь появляется как историческое лицо “на берегу пустынных волн”, как символ – “над самой бездной”, как миф, как “Всадник Медный // На звонко скачущем коне”. Он проходит через целый ряд “воплощений”.

Во “Вступлении” Пушкин воспевает гений Петра, сумевшего поднять народ на подвиг возведения великолепного города. Не случайно, не называя имени Петра, Пушкин выделяет местоимение “он” курсивом, тем самым приравнивая Петра к богу, его имя оказывается священным. Петр – создатель города, поднявшегося “из тьмы лесов, из топи блат”. Петербург с его широкой Невой и чугунными оградами, с “пирушками холостыми” и “воинственной живостью” – памятник Петру-создателю. Величие Петра подчеркивается блестящей реализацией его смелых планов:

…юный град

Полнощных стран краса и диво

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознесся пышно, горделиво.

…корабли

Толпой со всех концов земли

К богатой пристани стремятся.

И Пушкин любит творение Петра, любит Петербург со всеми его противоречиями. Не случайно во “Вступлении” пять раз повторяется слово “люблю”. Сам Петр представляется Пушкину величайшим, гениальнейшим русским деятелем.

Но в то же время Пушкин в поэме “Медный всадник” в лице Петра показывает страшный, античеловеческий лик самодержавной власти. Бронзовый Петр в пушкинской поэме – символ государственной воли, энергии власти. Но творение Петра – чудо, сотворенное не для человека. “Окно в Европу” прорубил самодержец. Будущий Петербург мыслился им как город-государство, символ самодержавной власти, отчужденной от народа. Петр создал холодный город, неуютный для русского человека. Он тесен, что нередко подчеркивает Пушкин в своих строках:

По оживленным берегам

Громады стройные теснятся…

…Теснился кучами народ.

Город, созданный народом, превращен Петром в столицу Российской империи, он стал чужим людям. Простой человек, такой, как Евгений, в нем лишь “челобитчик”. Петербург “душит” людей, иссушает их души.

В кульминационном эпизоде поэмы, в сцене погони, “кумир на бронзовом коне” превращается во Всадника Медного. За Евгением скачет “механическое” существо, ставшее воплощением власти, карающей даже за робкую угрозу и напоминание о возмездии.

Для Пушкина были одинаково достоверны и деяния Петра Великого, и страдания бедного Евгения. Ему был близок мир Петра, была понятна и дорога его мечта – “ногою твердой стать при море”. Он видел, как перед Петром, “мощным властителем судьбы”, смирилась “побежденная стихия”.

Но при этом Пушкин сознавал, какая дорогая цена была заплачена за это торжество, какой ценой был куплен стройный вид военной столицы. Поэтому в его поэме есть истинная глубина, высокая человечность и суровая правда.

Так почему Евгений так тянется к Петру? И почему они как бы связаны друг с другом? Медный Всадник скачет за ним “по потрясенной мостовой”…

Было бы странно, если бы события начала века не отразились в поэме Пушкина, наполненной думами об истории и современности. Трагедия заключалась в том, что Петр вызвал к жизни мечты декабристов, но основанная им империя подавила и развеяла их восстание.

И, зубы стиснув, пальцы сжав,

Как обуянный силой черной,

“Добро, строитель чудотворный!” –

Шепнул он…

И вот тогда дрогнуло лицо грозного царя, взглянувшего со страшной высоты на бедного Евгения.

Многолетнее занятие историей Петра помогло Пушкину понять и отразить в “Медном всаднике” подлинную сложность политики этого самодержца. Бесспорно, Петр был великим монархом, потому что сделал много нужного и важного для России, потому что понял потребности ее развития. Но при этом Петр оставался самодержцем, власть которого была антинародной.

В чем смысл противопоставления Петра I и «бедного» Евгения в поэме А.С. Пушкина «Медный всадник»?

В центре повествования поэмы образы Петра I и дворянина Евгения. В «Медном всаднике» Петр показан не как живой деятель русского исторического процесса, а как памятник, «кумир на бронзовом коне». Поэт не раз отмечает непреодолимую мощь Петра. Среди всеобщего смятения лишь он один находится в непоколебимой вышине: его не могут испугать бушующая Нева, порывы ветра, горами встающие волны. Но в самых этих определениях – кумир, истукан – заключается какая-то двойственность. Мысли Пушкина становятся более ясными, когда мы всматриваемся в образ главного действующего лица - Евгения.
Евгений живет на окраине старого Петербурга, в Коломне, где-то служит и не думает о своих знатных предках. Он с трудом отстаивает свою независимость и честь, вечно испытывает нужду и лишь мечтает об удобном местечке да о женитьбе на такой же бедной девушке, как он сам. Но наводнение разрушает мечты Евгения, смыв домик его невесты. Причину своего несчастья Евгений видит в «роковой воле» того, кто основал город на «топи блат».
Противопоставление скромного героя, погруженного в свои мелкие заботы, «державцу полумира», жизнь которого была отдана государству, приобретает особенно глубокий смысл в сцене безумия. Краткая речь Евгения – это не столько выражение какой-то глубокой мысли, сколько мучительный вопль человека, лишенного рассудка. Однако в его пяти словах («Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе…») – и гнев человека, у которого отнято счастье, и возмущение против того, кто, по его убеждению, является виновником его бедствий. В этом бунте Евгения победа остается за Петром, ибо историческая правда – за ним.
Противопоставляя путь развития государства интересам отдельного человека, Пушкин создал философско-историческую поэму – в конечном итоге о своем времени, времени, когда интересы отдельного человека не совпадали с интересами государства. Должно было пройти много времени, чтобы воля человека слилась с волей отчизны, чтобы каждый почувствовал, что его собственное счастье неотделимо от счастья страны.

Заключение.

Таким образом, мы пришли к выводу, что литература - это свидетельство жизни. Она огромным потоком сопровождает историю, следует за ней по пятам в разные эпохи. Работать над биографией и деятельностью величайших людей нашей истории необходимо не только для того, чтобы знать своих героев, как говорится, «в лицо», чтобы учиться на их жизненном опыте, но и для того, чтобы совершенствовать свои анализаторские, логические, сочинительские способности. Это для подростков нашего времени как нельзя актуально, так как сейчас наблюдаются тенденции деградации общества, а всё потому, что люди выбирают в кумиры не тех, а так же забывают, что такое книги, чтение и история.

Использованная литература.

1. Е.А.Маймин. Пушкин. Жизнь и творчество. - М.: Наука.1981г.

2. Жизнь Пушкина. В 2-х томах. Сост. В.В.Кунина. - М.: Правда, 1987г.

3. И.А.Фогельсон. Учитесь учиться на уроках литературы. Горький. 1987г.

4. Литература.7кл.Учеб.для ОУ. Авт.-сост. В.Я.Коровина.- М.: Просвещение, 2009г.

В истории XVIII в. Петр I неоспоримо занимает выдающееся место. Можно по-разному рассматривать личность Петра I как государственного деятеля общеисторического масштаба. Можно далеко не однозначно оценивать реформы и средства, применявшиеся этим монархом в ходе коренных преобразований государственного устройства своей страны. Можно, наконец, сомневаться, как это делают некоторые историки, в конечной целесообразности отдельных мероприятий Петра I, и особенно методов их проведения. Но нельзя отрицать выдающихся заслуг Петра I в том глубинном процессе обновления форм российской государственности, благодаря которым Россия обрела статус великой европейской державы.

Признание Петра I выдающимся деятелем всемирной истории, таким образом, неразрывно связано с тем, какое значение в масштабах мировой истории приобрела в XVIII в. Россия. Пожалуй, ни один из русских монархов Нового времени не привлекал к себе такого пристального внимания со стороны историков, писателей и поэтов, как Петр I. К сказанному выше об эпохальности перемен, внесенных Петром в развитие своей страны за период его царствования, можно указать еще и на те последствия, которые петровские преобразования имели на весь последующий ход российской истории, сказавшись и на судьбах отдельных сословий, и на тех коренных потрясениях, когда венценосного преобразователя давно уже не было в живых.

Время царствования Петра I (1689—1725), отмеченное бурным процессом широких преобразований во всех сферах государственной жизни, явилось своеобразным рубежом, отделившим многовековую историю Древней Руси от всего последующего развития страны. Россия обрела новый политический статус. Она стала империей; она стала европейским государством не только по своему географическому положению, но и по формам своего общественно-культурного бытия. Как отражалось это в сознании современников и в литературе XVIII столетия? Какое место в осмыслении происшедших перемен, преобразивших облик России, занимал Петр I? Прежде чем отвечать на эти вопросы, следует хотя бы кратко обозреть основные итоги царствования выдающегося монарха.

Главным итогом политики Петра I стало превращение страны в мощную военную державу, без учета интересов которой баланс расстановки политических сил в Европе отныне не мог быть достигнут. Успехи в Северной войне (1700—1721), ставшие возможными благодаря созданию новой регулярной армии и морского флота, обеспечили выход России к Балтийскому побережью. Тем самым открылись пути для свободного развития торговых и экономических связей с Западной Европой. Строительство Петербурга с последующим перенесением туда столицы русского государства ознаменовало собой необратимость проводимых преобразований. На протяжении 1-й четверти XVIII в. качественно изменились структура административного управления страной и порядок судопроизводства. Система приказов уступила место коллегиям, а место Боярской думы занял Сенат. Страна покрывается сетью мануфактур. Коренным образом меняется и ситуация в сфере образования: в Москве и Петербурге создаются светские учебные заведения, подготавливающие кадры для флота, армии и промышленности. Активная посылка молодых дворян для учебы за границу сочетается с не менее активной политикой привлечения в Россию специалистов из Европы. Открытие в Петербурге в год смерти Петра I Академии наук как бы увенчало титанические усилия монарха по распространению в стране просвещения.

Включение России в систему европейского культурно-политического ареала потребовало смены ценностных приоритетов, какими отныне должны были определяться нормы духовной жизни высших слоев русского общества. Теократический характер власти, существовавший в Московской Руси, при Петре отходит в прошлое. Введением Священного Синода и уничтожением института патриаршества в 1721 г. Петр I окончательно отстранил церковь от вмешательства в прерогативы светской власти. Тем самым церковь в итоге оказалась полностью лишенной того влияния, которое она имела ранее в культурно-идеологической сфере. Официальная культура приобрела теперь подчеркнуто светский характер, что привело к новой ситуации в аспекте целеполагания духовности жизни русского человека — изменилась сакральная основа его мироощущения. Осмысление предназначения человека в мире на пути спасения души в грядущем ее предстоянии Богу (сотериологический тип культуры, свойственный средневековой эпохе) уступило место представлениям о самоценности человеческой личности, призванной утвердить свое право на счастье здесь, на земле. Этот эвдемонический тип секуляризованного культурного сознания, — следствие эпохи Возрождения, утвердился еще в XV—XVI вв. в европейском искусстве Нового времени. И Россия усваивает этот новый для нее гуманистический взгляд на природу человека постепенно, по мере того как восприятие европейских форм культуры становилось нормой эстетической практики русских художников.

И за всеми перечисленными переменами стояла титаническая личность Петра I, чьей неукротимой волей направлялись происходившие в стране преобразования.

Петр в данном случае выступает не просто демиургом самого процесса преобразований, хотя это остается решающим фактором для понимания его вклада в историю России XVIII в. Он становится символом обновленной России, и вокруг его личности складывается особая атмосфера возвеличения, граничащая с обожествлением. И одновременно обостренное внимание к любому его поступку превращало действия царя в легенды, приобретавшие черты мифа, и в самой личности Петра I эстетическая ипостась начинала играть едва ли не определяющую роль.

Материалы данного сборника имеют своей целью показать, как в литературе XVIII столетия осмыслялась роль великого монарха в истории России, как менялось это осмысление в исторической перспективе, как по-разному представители различных поколений оценивали содеянное Петром и конечные результаты его политики.

В настоящем сборнике не ставилось задачи охватить весь массив материалов, могущих представить личность Петра I и его многообразную деятельность во всех ее проявлениях. Значительное число литературных и исторических источников, заключающих подобные сведения, осталось за пределами предлагаемого издания. Мы вынуждены были, например, совершенно исключить такой богатейший пласт полудокументальной литературы эпохи, как жанр исторического анекдота о Петре Великом, образцы которого были собраны А. Нартовым, Я. Штелиным, Н. И. Кашиным, И. Голиковым и другими, поскольку подборки подобных материалов за последние годы неоднократно выходили из печати в самых различных изданиях. Кроме того, недавно вышедшая книга Е. К. Никаноровой «Исторический анекдот в русской литературе XVIII века. Анекдоты о Петре Великом» (Новосибирск, 2001) дает исчерпывающее представление о специфической роли данного жанра в богатой литературе о Петре I.

За пределами настоящего сборника, вполне естественно, остались чисто исторические и некоторые публицистические материалы, такие, например, как трактат П. П. Шафирова «Рассуждение о причинах Свейской войны» или «Поденный журнал государя Петра I с 1709 по 1710» барона Г. Гюйссена, или «Краткая повесть о смерти Петра Великого...» Феофана Прокоповича и многие другие источники, представляющие интерес скорее для специалистов-историков, нежели для широкого читателя, на которого рассчитано настоящее издание. Исключение было сделано для исторических эссе, мемуарных высказываний и политических заметок некоторых писателей и общественных деятелей: А. П. Сумарокова, княгини Е. Р. Дашковой, поэта М. Н. Муравьева, а также историков, князя М. М. Щербатова и Н. М. Карамзина, чьи свидетельства, отражая движение общественной мысли, не претендовали в приводимых здесь фрагментах на научное обобщение, но по-своему воссоздавали живой облик неординарной натуры Петра I как символа национальной истории.

Свою основную задачу составители настоящего сборника видели в том, чтобы представить литературный портрет Петра I, каким он отобразился в художественном и публицистическом сознании XVIII столетия. Публикуемые в издании материалы о Петре I принадлежат в основном известным писателям, поэтам и публицистам XVIII в., чьи мнения о великом монархе составили неотъемлемую часть художественного наследия эпохи и стали достоянием времени. Вместе с тем в собрание включены и материалы современников, чьи имена подчас остались неизвестны, но которые существенно дополняют и обогащают весь спектр оценок Петра, создавая многогранный и нередко противоречивый образ великого преобразователя России.

Сам процесс осмысления фигуры Петра I в литературе представляет собой любопытный феномен мифологизации исторической личности, начавшейся уже при жизни великого монарха и продолжающейся до сих пор. Литература XVIII в. представляет собой самый ранний этап названного процесса, когда еще были живы современники дел Петра I, очевидцы событий. Писатели последующих поколений, жившие уже в новых изменившихся условиях, могли воочию оценить плоды реформ Петра I. Те свидетельства о Петре, которые несла литература XVIII в., составили по существу основную «базу данных», формировавшую представления о Петре I у людей позднейших эпох.

Художественное раскрытие личности Петра I в литературе XVIII в. имело свои подъемы и спады и протекало в разных функционально заряженных идеологических условиях. Можно условно наметить несколько направлений, отмеченных специфическими традициями, формировавшими характер изображения облика Петра и соответственно воплощавших разные этапы восприятия русским обществом Петровских реформ.

Это прежде всего традиция церковного проповедничества Петровского времени. Она имела своих ярких представителей и во многом предвосхитила основные параметры трактовки исторических заслуг Петра еще при жизни монарха, не утратив своего значения и в дальнейшем. Возникновение и развитие этой традиции связано с именами таких известных проповедников русской православной церкви XVIII в., как Феофан Прокопович, Гавриил Бужинский, Феофилакт Лопатинский, позднее Амвросий Юшкевич, в период екатерининского царствования митрополит Московский Платон (Левшин). Свое отражение отмеченная традиция получила и в драматургии Петровского времени, в частности, в жанре «школьной драмы».

Другое направление, чисто литературное, в чем-то наследуя традиции предыдущего, в то же время исходило из качественно иной прерогативы возвеличивания личности Петра I. Это была также панегирическая, но светская поэтическая традиция. В средствах утверждения своих идеалов она нередко прибегала к риторическому пафосу церковного проповедничества. Однако это уже была форма государственной официальной культуры, пронизанная идеологическими установками, призванными раскрывать эстетически личность Петра I в аспекте утверждения идеалов просвещенного абсолютизма. Литературными формами указанного направления были такие поэтические жанры, как торжественная ода, героическая эпопея, эмблематические официальные надписи, а также прозаические «похвальные слова», генетически восходящие к «школьному» проповедничеству. Расцвет данной линии формирования петровского мифа приходится на период утверждения в русской литературе постулатов художественной системы классицизма, и основными авторами выступают М. В. Ломоносов, А. П. Сумароков, Г. Р. Державин, В. П. Петров, Н. П. Николев и другие поэты этого периода.

Еще одна традиция художественно-публицистического осмысления фигуры Петра I в данную эпоху формируется во второй половине столетия, когда обозначились некоторые негативные стороны реформ Петра. Теперь в общественном мнении наблюдается склонность к критической переоценке отдельных сторон деятельности великого преобразователя и тех методов, которыми его реформы проводились. Подобное переосмысление сложившегося мифа происходило не без влияния новейших тенденций в европейской просветительской историографии 2-й половины XVIII в., когда упования на всесилие законодательного гения таких властителей, как Петр I, пошли на убыль. Непререкаемость авторитета Петра в глазах деятелей русской культуры продолжала оставаться незыблемой. Но в контексте споров о судьбах русского дворянства, о бездумной подражательности, охватившей верхние слои правящего сословия, об утрате самобытности отечественной культуры и нравов, отношение к отдельным аспектам политики Петра I теперь изменилось. Эти изменения отразились и во взглядах М. Н. Муравьева, и в высказываниях княгини Е. Р. Дашковой, и в сочинениях кн. М. М. Щербатова, А. Н. Радищева, Н. М. Карамзина.

Наконец, еще одна традиция, предопределявшая художественно-мистическое осмысление личности Петра I и составившая одну из граней петровского мифа, сформировалась на периферии социального пространства, за пределами светской официальной культуры, будучи выражением крайне негативной позиции по отношению ко всему, исходившему от Петра. Она уходила своими корнями в те представления о Петре I, которые распространялись в старообрядческой среде, и питалась апокалиптическими прозрениями о конце российской истории, видя в деяниях Петра I знамения прихода Антихриста. И сама фигура реформатора в глазах идеологов старообрядчества уподоблялась Христову врагу.

Таковы основные направления формирования петровской легенды в литературном контексте XVIII в. Остановимся на их характеристике несколько подробнее.

Начало процесса мифологизации личности Петра I в русском общественном сознании приходится на время его царствования. Учитывая специфику переходного периода, можно сказать, что решающая роль в этом процессе принадлежала даже не литературе, а той складывавшейся в умах людей атмосфере апологетизации новизны переживаемого нацией момента. Материальным выражением новой духовной атмосферы являлись многообразные формы массовой агитации. На передний план идеологической политики государства выступало пропагандистское обеспечение петровских преобразований, организуемое зачастую самим монархом. И к достижению этой главной цели были подключены и литература, и публицистика, и церковное проповедничество, и театр, и различные формы зрелищной пропаганды вроде массовых фейерверков и карнавальных шествий.

Можно считать, что первоочередной задачей идеологических исканий первых десятилетий XVIII в. было не столько создание новой культуры, сколько осознание той новой исторической ситуации, в которой оказалась Россия в результате Петровских преобразований. Появились новые формы общественного бытия, в жизнь вошли новые явления, которых ранее не знали жители Московской Руси, все еще остававшиеся в глазах образованной Европы «московитами». Менялись мировоззренческие установки. Русские почувствовали себя теперь «политичным народом», что позволило им взглянуть на себя с исторической дистанции. Русские люди как бы ощутили ход времени; история становилась для них мерилом происходивших в современной жизни событий, что находило свое отражение в публицистике, в литературе, в отношении к собственному прошлому, казалось бы отмененному настоящим.

Изменение культурного сознания протекало параллельно с изменением облика страны и на первых порах носило чисто прагматический характер. С 1700 г. в России был введен новый календарь, согласно которому летоисчисление велось не от даты сотворения мира, как было в Древней Руси, а от времени рождения Иисуса Христа. Началом нового года устанавливалось отныне, как в Европе, 1 января вместо прежней даты — 1 сентября. Почти одновременно был введен гражданский шрифт, и печатные книги начали входить в обиход русской жизни. Вскоре в России начала выходить газета «Ведомости», призванная информировать население о проводимых в стране мероприятиях и тем самым пропагандировать политику Петра (первый номер газеты вышел в январе 1703 г.).

Еще одним культурным новшеством, которое Петр пытался использовать для пропагандирования своей политики, был театр. Для этой цели им была приглашена в Москву в 1702 г. из Данцига труппа И. Куншта, разыгрывавшая на Красной площади в специально для этого построенной «комедийной хоромине» пьесы из репертуара бродячих немецких комедиантов, впрочем, мало понятных русскому зрителю. Театр Куншта просуществовал недолго. Другим центром распространения интереса к театру была Славяно-греко-латинская академия, в которой ставились символико-аллегорические пьесы, представлявшие собой инсценировки библейских и житийных сюжетов, выдержанные в традициях школьных декламаций. Нередко такие постановки заключали в своем содержании отклики на реальные политические события тех лет. Так, на школьной сцене академии была, например, разыграна пьеса «Торжество мира», посвященная взятию осенью 1702 г. русскими войсками крепости Нотебург (впоследствии Шлиссельбург), а несколько позже пьеса «Свобождение Ливонии и Ингерманландии». Петр I поощрял подобные зрелищные акции, хотя устойчивой традиции для укоренения театра в тогдашней общественной жизни такие постановки создать, конечно, не могли. В чем-то такие пьесы школьного театра приближались по своей функции к карнавальным шествиям в Москве по случаю военных побед, которые регулярно устраивал Петр, придавая им важное воспитательное значение.

Наиболее активно процесс осознания человеком Петровского времени своего изменившегося положения в обновленном мире протекал в публицистике. Именно публицистика становится формой идеологического утверждения новых начал государственной жизни. И помимо авантюрной развлекательной беллетристики, популярной в этот переходный период, именно с публицистикой будут связаны основные достижения в области литературы тех лет. При этом одной из отличительных особенностей развития публицистики этого периода является ее тесная связь с практикой церковного проповедничества. Можно с полным правом утверждать, что официальные проповедники Петровского времени вошли в историю литературы как яркие и талантливые публицисты. Их проповеди, произносившиеся зачастую в присутствии царя или лиц его окружения, не могли не заключать в себе откликов на происходящие в стране события, давая им определенную трактовку, естественно, в положительном для официальной политики духе. По существу высшие иерархи православного духовенства включались Петром I в проведение его преобразований, становясь идеологическими сподвижниками царя. Это относится и к автору «Духовного регламента» и «Правды воли монаршей», известнейшему церковному деятелю Петровского времени, одному из образованнейших людей тех лет Феофану Прокоповичу, и к обер-иеромонаху русского военного флота, епископу Рязанскому и Муромскому, переводившему по указанию Петра I исторические труды В. Стратемана и С. Пуфендорфа, Гавриилу Бужинскому, и к другим иерархам периода Петровских реформ — местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому или Феофилакту Лопатинскому.

Проповеди представителей высшего духовенства, коль скоро в них затрагивались политические события времени (военные успехи Петра и проводимые им мероприятия), могли служить наглядным образцом осознания в умах современников тех новых реалий, которые отныне стали определять новый лик России. Естественно, личность Петра могла отражаться в подобных, чисто конфессиональных жанрах лишь косвенно, в той мере, в какой монарх мог выступать вершителем ниспосланных выше предначертаний, согласовывавшихся с высшей волей. И проповеди Петровского времени сохраняют нам скорее лик стремительно меняющейся России, поступь времени, нежели дают полномасштабное изображение монарха как конкретной человеческой личности.

Характерно, что сам облик Петра и осознание значения содеянного им в наиболее отчетливом виде создаются в церковной публицистике не при жизни царя, а после его смерти, когда внезапная утрата позволила воочию осознать все величие подъятых им при жизни трудов. Неслучайно подавляющее число откликов, раскрывавших современникам главные черты личности великого монарха и его значение в истории, начинает появляться в литературе сразу после его кончины, как в России, так и за рубежом. При жизни Петра следили за его успехами. Теперь наступило время осмысления содеянного им, время извлечения уроков и определения значения совершенных им реформ для будущего России.

Любопытно сравнить в этом отношении два панегирических «Слова...», две проповеди, произнесенные по поводу неравнозначных событий, резко разделивших настроение и ожидание паствы. Обе проповеди были посвящены Петру I и произнесены Гавриилом Бужинским в разные годы в разных церквах Петербурга. Первое — «Похвальное слово, произнесенное... в 52-й раз день рождения всепресветлейшего и державнейшего Петра Великого, императора и самодержца всея России. В царствующем граде Петрополе, 30 мая 1723 года в церкви Святой Троицы, в торжественном присутствии его императорской фамилии, Сената и Синода и многочисленного народа». Прославление монарха в день его рождения было обычным явлением в практике придворного проповедничества, и структура «Слова...» представляет типичный пример традиционной церковной риторики, подчиненной панегирической установке. Пафос проповеди питается утверждением промыслительности фигуры Петра I в истории России. И этот тезис, несомненно сохраняющий глубинную связь с теократической идеологией, подкрепляется развернутой системой доказательств и обоснований, черпаемых из текстов Священного Писания в первую очередь. Впрочем, авторитет Библии не мешает проповеднику обильно использовать примеры античной мифологии, не исключая и постоянных ссылок на древнюю отечественную историю.

Уже датой рождения, приходившейся на день святого Исаакия Далматского (30 мая), прославившегося своей неукротимой борьбой с арианами, Петру предназначается особый удел борца с тьмою и невежеством. Проповедник поочередно уподобляет Петра I библейскому пророку Моисею, выведшему свой народ из египетского плена, царю Давиду, мудрому Соломону. Он напоминает слушателям миф о Геракле, задушившем в колыбели змей (намек на подавление бунта стрельцов), миф о Кадме, посеявшем воинов из зубов дракона (намек на «потешные» полки, Преображенский и Семеновский, ставшие русской гвардией). Гавриил Бужинский включает в эту цепь аргументации промыслительности фигуры Петра в русской истории и примеры из прошлого Руси, видя в нем знаки грядущего явления подвигов царя и тем самым утверждая идею богоизбранничества России уже на заре ее истории. «Быша мнози порубежныи соседы, России прилежащии, но ныне, кроме имен их и некоторых действий, во историах описанных, больше ничтоже обретаем; гласят токмо во ушесах оная имена: язиги, печенеги, древляне, половци и сим подобныи; и не инная тому вина — Бог остави их судьбами своими, не дая им правителя. Не тое о тебе содела, Россие!» Предшественниками Петра называет Гавриил Владимира, Ярослава Мудрого и Александра Невского, прямого предтечу Петра I по защите устья Невы от врагов.

Петр как бы завершает начатое ими в новых условиях: «Зриши зде, Россие, в живых пребывающего Ярослава; но оный токмо преведенными украсил тя книгами; сей же созда и не престает созидати училища, откуду происходит душеполезная наставления...».

Центральная идея «Слова...» — утверждение благости и пользы перенесения Петром в Россию плодов европейского просвещения, достижений европейской научной и технической мысли. Гавриил Бужинский раскрывает эту идею путем постоянного противопоставления прежнего состояния России нынешнему. Отставание было преодолено деяниями Петра I: «Ныне рожденный аки на сие истое богомудренный монарх вся оныя введе, вся премудре устрой и, что удивительнее, во всем искусство не токмо равное, но уже и удивительное и другим порубежным соседам, от древле в том обучавшимся и в том состаревшим, страшное самым делом показа». Петр I предстает демиургом новой России, и в своей проповеди Гавриил Бужинский обнаруживает себя несомненным защитником проводимых монархом преобразований, фактически сторонником европейского просвещения. Так, теократическая основа проповеди превращается в риторический прием, призванный утвердить благость европейского, светского в своей основе, просвещения: «Возведи еще, Российский Сионе, очи твои и виждь умножающияся учения свободныя, математическия, медицинския, инженерския, артилерския, геометрическия, навегатския, ихже прежде не токмо не имела еси, но ниже о именах их слышала. <...> Возведи очи твои и виждь прекрасная архитекторская строения, преславныя всякия механическая дела, дивныя манифактури! <...> Востани ныне, царице Савская, увидиши более Соломона зде».

Таково предельное выражение нового уровня мышления, демонстрирующего воплощение политических идеалов Петра I в жанре, менее всего, казалось бы, обращенного к политике. Гавриил Бужинский еще не порывает окончательно связей с теократическими представлениями о природе монархической власти, воплощаемой в личности и деяниях Петра I. Но он уже на пороге нового, в сущности секуляризованного, взгляда на осмысление процессов, свидетелем которых он сам себя ощущает. И это отчетливо видно из содержания другой проповеди Гавриила Бужинского, произнесенной им уже после смерти Петра в январе 1725 г., «Слова в день годищнаго помяновения во блаженной памяти представльшагося благочестивейшаго государя Петра Великого, Отца Отечества, императора и самодержца всероссийскаго...». «Слово...» было произнесено при гробе царя в Петропавловском соборе.

Главная идея проповеди — утверждение бессмертия деяний Петра I. Россия лишилась отца отечества, но «Петр Великий аще и умре, но жив есть, смерть ему не унесла, но принесла живот...» — и доказательству этого тезиса подчинено все четко выстроенное, хотя и не лишенное риторической витиеватости, «Слово...» Бужинского. Он начинает с рассуждения о смерти, устанавливая два рода этого феномена: смерть тела и смерть души. К Петру приложимо только первое: смерти своей души, воплощенной в его деяниях, он избежал: «...и яко в житии своем плотском научаше, тако и в нынешнем духовном наставляет, да последуем стопам его. Он живет по смерти первой, а нас, мертвых второю смертию, обстоящих гроб его, наказует, да от сея смерти воскресше... живот, якоже он, вечный наследим...».

Петр, продолжающий жить в своих делах для своих потомков, становится символом политической мощи поднятой им из небытия России. Власть как служение, как труд монарха, не жалеющего своей жизни «за подданных как за други своя» — вот основа земных заслуг Петра. Как и в предыдущей проповеди, Бужинский приводит многочисленные примеры из Священного Писания. Главный свой тезис «Петр Великий жив есть!» проповедник подтверждает словами Спасителя: «веруяй в мя не умрет вовеки», «...вера, оживленная благими делами, — развивает Гавриил свою мысль, — творит и по смерти жива». Примером проявления такой веры, «любовию поспешествуемой», и является в глазах проповедника Петр I. Подтверждение тому он находит в военных подвигах Петра, в его самоотверженном служении отечеству: «...за отечество свое, за други по вере христианской, а по богодарованному скипетру за подданныя своя. <...> Не щадяше души своея в баталиах, егда в толиком был случаи, яко на дражайшей главе его шляпа пулею неприятельскою бысть пробита». Кстати, отмеченная Гавриилом Бужинским деталь будет неоднократно обыгрываться в сочинениях и трудах других авторов XVIII в.

Мы видим, риторическая традиция церковной проповеди не мешает Гавриилу Бужинскому быть ярким публицистом своего времени, раскрывавшим в своих «Словах...» новые политические реалии в духе отстаивания идеалов просвещения страны и укрепления государственной мощи России, которые осуществлял Петр I.

На этих же позициях будет стоять и другой выдающийся проповедник Петровского времени, идеологический сподвижник монарха в делах церковной политики Феофан Прокопович. Принципиальной новизны в понимании общего значения Петровских реформ по сравнению с позицией Гавриила Бужинского мы у Феофана Прокоповича не наблюдаем. Но в трактовке личности Петра он в своих панегирических сочинениях более конкретен, более свободен от увлечения приемами риторического витийства, и его политические пристрастия более прагматически обнажены. Яркое подтверждение тому мы видим в известном «Слове на похвалу блаженныя и вечнодостойныя памяти Петра Великого...», которое было произнесено Феофаном в Троицком соборе через полгода после смерти Петра I в день его тезоименитства. В сущности это компактное обозрение основных итогов царствования Петра, содержащее описание как внешнеполитических успехов России, так и тех внутренних преобразований, которые качественно изменили облик страны. Феофан берет на себя функции идеолога предпринятых царем-преобразователем реформ. Приступая «к некоему Петровой славы повествованию», проповедник разделяет дела монарха, призванные раскрывать его должности, — «яко просто царя» и «яко царя христианского».

В устах Феофана Прокоповича традиционная формула «отец отечества» наполняется конкретным содержанием. Он как бы наглядно живописует, расцвечивает формулу делами монарха. Неповторимость риторического мастерства Феофана проистекает из его поразительной способности раскрыть человеческий облик Петра, показать эпохальность его конкретных поступков. Вот как, например, описывает проповедник поездку царя для учебы за границу: «Похитили сердце его чужие страны, разными учении и искусствы словущые. Там ему не побывать возмнилося равне, аки бы и отнюдь не быть в мире сем; не видеть и не научиться действ математических, искусств физических, правил политических и известнейшия к тому гражданския, воинския и карабельныя архитектуры, — тех и прочих учений не перенять и аки дражайших товаров не вывесть в Россию, равно аки бы и не жить судилося ему».

Каковы же были следствия этих поездок Петра за рубеж? Во имя чего были предприняты монархом его труды по обретению новых знаний? Феофан ставит эти вопросы и дает на них ответы. Емко и убедительно раскрывает он отличительную черту характера Петра I, не мыслившего себя вне служения интересам отечества, пользе России: «Что же, сам ли толко лучший стал? Сам ли себе толко добр и совершенен показался? Вемы воистинну дух мужа сего. Что единоличное свое и собственное добро, есть ли бы не сообщил всему отечеству своему, никогда бы в добро себе не поставил. <...> Что не видим цветущее, а прежде сего нам и неведомое, — не все ли то его заводы?»

Мы видим, личные поступки царя включаются в процесс преобразования нации, и сам Петр обретает через это черты вершителя исторических судеб своего народа. Частное и историческое в трактовке личности Петра в проповеди Феофана Прокоповича оказываются неразрывно слиты.

Достижение нового уровня политического могущества России для Феофана также является одной из главных заслуг Петра I. И здесь решающую роль сыграло личное участие царя в создании военного флота и реформировании армии, предопределивших военные успехи России. Величие Петра I проповедник измеряет тяжестью препятствий, которые царю пришлось преодолевать в ходе борьбы с сильнейшей военной державой Европы. Измена союзников, бунт на Дону, бунт в Астрахани, измена Мазепы. «Но вся оная и от вне и от внутрь воставшыя бури укротил, разсыпал и прогнал Петр. И тогда победил, когда самому ему побеждену быть многие надеялися».

Новое состояние страны оценивается Феофаном как результат неустанных, многообразных трудов царя-реформатора, для которого интересы государства, «народная польза и безпечалие» составляли конечный смысл его пребывания на престоле.

Особо останавливается Феофан на освещении церковной политики Петра I, к проведению которой при жизни царя он имел самое прямое отношение. Проповедник последовательно перечисляет трудности, с которыми приходилось сталкиваться Петру как «христианскому царю»: «Ведал он, какова темность и слепота лжебратии нашея раскольников. Безприкладное воистинну безумие, весма же душевное и пагубное! <...> Ведал он, коликое зло суеверие, которое, когда далече от Бога отводит, мнится к Богу приводит и душепагубное наносит безопасство... Сие ведая и разсуждая, Петр возбуждал аки от сна чин пастырский, дабы суетная предания исторгали». Венчающим актом, предпринятым для исправления перечисленных неустройств в духовной жизни народа и церковного клира, Феофан считал учреждение монархом правительствующего Синода, призванного руководить делами церкви и заботиться о нуждах духовного окормления народа.

Не менее впечатляющей, а с точки зрения эмоционального воздействия на слушателей даже более эффектной, была проповедь Феофана Прокоповича, произнесенная им в день похорон Петра I 8 марта 1725 г. в Петропавловском соборе — «Слово на погребение всепресветлейшаго державнейшаго Петра Великаго...». Здесь проповеднический талант иерарха проявился в полном блеске. «Слово...» энергично и сжато не просто выражало горечь утраты, но содержало оценку значения личности Петра для истории России на уровне включенности его в сонм героев первосвятителей, пророков и царей Библии. Петр уподобляется Самсону, Иафету, Моисею, Соломону, Давиду, византийскому императору Константину. Но главной мыслью «Слова...» остается утверждение бессмертия дел Петра. Дух великого преобразователя сохраняется нетленным в его свершениях. И финал «Слова...» исполнен оптимизма: «Какову он Россию свою зделал, такова и будет: зделал добрым любимую, любима и будет; зделал врагам страшную, страшная и будет; зделал на весь мир славную, славная и быть не престанет. Оставил нам духовная, гражданская и воинская исправления. Убо оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам». О впечатлении, которое произвело «Слово...» на слушателей, и его влиянии на общественное мнение можно судить по тому, что вскоре после его опубликования в Петербурге в Европе появились переводы на французском, немецком и шведском языках.

Важно при этом отметить, что проповедническая традиция Петровского времени во многом предопределила содержательный пафос панегирической поэзии и прозы эпохи классицизма, отразившись в творчестве таких корифеев этого направления, как М. В. Ломоносов и А. П. Сумароков. Разработка темы Петра I у названных авторов нередко прямо спроецирована на продолжение идеологической программы Феофана Прокоповича и Гавриила Бужинского, на что уже было обращено внимание исследователей.

Как можно было убедиться, главный итог осмысления личности Петра I в охарактеризованной выше традиции церковной проповеди сводится к подчеркиванию сугубо политических аспектов заслуг царя-реформатора. Обретение Россией нового политического статуса европейской державы, победа над Швецией в Северной войне, усвоение плодов европейского просвещения — таков облик «новой» России, обязанной своими успехами неутомимым деяниям Петра.

Политический аспект прославления содеянного Петром при его царствовании отражает пропагандистский пафос общего тонуса культурных устремлений того времени. Отчетливо проявился он и в таком специфическом жанре эпохи, как «школьная драма». Типичным образцом подчинения задач учительных программ духовных школ насущным потребностям государственного строительства «новой» России можно считать анонимную пьесу «Слава печальная», разыгранную «хирургической науки учениками» на сцене Гошпитального публичного театра 26 декабря 1725 г.

Это классический образец семиактной «школьной драмы» со всеми каноническими чертами жанра — Прологом, аллегорическими персонажами, призванными в условной декламационной форме разъяснить зрителям всю горечь утраты Петра I для России и через это раскрыть политическое значение содеянного им. На сцене поочередно выступают прославляющие Петра Нептун, Палляда, Марс, Слава, пока Гениуш не приносит скорбную «загадку», знаменующую смерть Петра. Слава печальная и Меркурий подтверждают эту весть. Теперь наступает черед монологов недавних политических соперников России — Персии, Полонии, Швеции, признающих мощь обновленной Петром России, склоняющихся перед его памятью. Вечность, Истина, Мужество, Премудрость и Благочестие прославляют Петра I — друга церкви, воина, императора.

Структурно пьеса сопоставима с другой «школьной драмой», разыгранной несколько ранее на сцене этого же театра и носившей также пропагандистскую направленность. Это была пьеса «Слава Российская», написанная учеником Гошпитальной школы Федором Журовским (по всей вероятности автором и предыдущей пьесы). В ней также фигурировали аллегорические персонажи, прославлявшие государственную мудрость Петра и утверждавшие ведущие аспекты его политики (Марс, Палляда, Нептун, Благочестие, Истинна), также обосновывалась политическая правота России в ее военном противостоянии со своими соседями — Швецией, Полонией, Персией, и также подчеркивался неизмеримый рост авторитета России среди других европейских государств, чему придавалось особое значение. Истинна, Благочестие и Премудрость содействуют всем деяниям Петра I, носителями коих он выступает. В «Славе печальной» к этим атрибутам величия Петра добавляется в финале Вечность, знаменующая бессмертность его свершений.

Конечно же, ни о каком зрительно воспринимаемом образе Петра I, носителе каких-либо конкретных человеческих качеств, в подобных декламационных представлениях «школьных театров» речи быть не может. Фигуры Петра на сцене нет. Его имя лишь упоминается постоянно как источник происходящих событий; он — движущая сила истории; он, если можно сказать, символ обновляющейся России. Так, в причудливой системе барочной символики «школьной драмы» мифологизируется облик Петра I. Подобный подход к освещению трагического для истории России события, связанного со смертью великого преобразователя, был свойственен практически всем сочинениям, содержавшим отклик на гибель Петра, — и упомянутому «Слову на погребение Петра Великого» Феофана Прокоповича, и особенно проникновенной элегии В. К. Тредиаковского «О смерти Петра Великого», как отмечали исследователи.

Впрочем, традиции проповеднической публицистики, заданные пафосом петровских преобразований первой четверти XVIII в., не исчезают в проповедях и «Словах...» церковных иерархов последующих поколений, но в осмыслении реалий, порожденных последствиями этих преобразований, приобретают новую, весьма своеобразную актуальность.

Это становится очевидным в 1740-е гг. после восшествия на престол дочери Петра I Елизаветы Петровны, покончившей с немецким засильем при дворе. Пришло время вспомнить об идеологических приоритетах российской государственности и значении православного духовенства, которому открыто покровительствовала набожная императрица. Указами Елизаветы Петровны к чтению проповедей в придворной церкви, особенно по праздничным дням, привлекались самые авторитетные иерархи, и произнесенные проповеди публиковались. Учитывая общую атмосферу, сложившуюся в этот период, почти в каждом слове, произнесенном при дворе, упоминалось о заслугах Петра I в деле обновления России и укрепления ее политического могущества. Типичным образцом подобной актуализации политики Петра I в изменившихся условиях можно считать «Слово в высочайший день рождения благочестивейшия самодержавнейшия великия государыни нашея императрицы Елисаветы Петровны всея России декабря 18 дня 1741 проповеданное Амвросием Архиепископом Новгородским в Санкт-Петербурге придворной церкви ея Величества».

Проповедь Амвросия, произнесенная практически вскоре после переворота, призвана была подчеркнуть значение восшествия на престол Елизаветы Петровны как единственно достойной наследницы дел ее великого отца.

После развернутой экспозиции, раскрывающей промыслительность свершившегося восшествия на престол Елизаветы после многих гонений и опасностей (проповедник ссылается традиционно на примеры из Библии), основное внимание в проповеди обращено, естественно, к фигуре Петра. Амвросий отмечает основные итоги его преобразовательной политики: создание «мужественного воинства», строительство крепостей, строительство флота, открывшего морской путь во все государства. Ни один из предшественников Петра не заслужил императорского титула. «Един только Петр особливым Божьим промыслом рожденный, на престол возведенный и Богом венчанный император, оную и себе заслужил, и всем своим наследникам вечно оставил». Свидетельством бессмертия дел Петра I Амвросий объявляет царствующий град Санкт-Петербург, новую столицу России.

Но показательно, как за риторикой официального церковного панегирика раскрываются вполне конкретные политические реалии недавних лет, бывшие отголоском тех последствий, которые объективно вытекали из некоторых направлений политики Петра, точнее являлись извращением его политики. Амвросий обращает особое внимание паствы на патриотические аспекты вступления на престол Елизаветы Петровны. После напоминания об обстоятельствах, предшествовавших этому событию, в финале проповеди Амвросий особо останавливается на заслугах молодой императрицы в деле прекращения иностранного засилья при дворе и унижения, которым после смерти Петра подвергалась православная церковь. Особо подчеркивает Амвросий засилье при предшественниках Елизаветы Петровны приверженцев протестантизма: «...на благочестие и веру нашу православную наступили; но таким образом и претекстом, будто они не веру, но непотребное и весьма вредительное суеверие искореняют. <...> Сие же все делали такою хитростию и умыслом, чтоб вовся в России истребить священство православное и завесть нововымышленную беспоповщину. <...> Многократно заслуги свои представляли, похваляя свою России верность и доброжелательство, но лгали бессовестно на свою душу... Такими они сами оказали себя, когда все свои сокровища, все богатства в России, неправдою нажитые, вон из России за море высылали, и тамо иные в банки, иные на проценты многие миллионы полагали».

Весьма вероятно, что для подобных заявлений, звучавших в ходе произнесения официальной проповеди, у Амвросия были серьезные основания. С реформами Петра I процессы секуляризации нередко дополнялись правительственным поощрением практики распространения в государстве протестантских веяний. Достаточно напомнить историю с попыткой опубликования в 1713 г. антипротестантского трактата «Камень веры», написанного местоблюстителем патриаршего престола Стефаном Яворским и запрещенного к публикации по указанию Петра I. Позднее, при преемниках Петра, влияние сторонников протестантства при дворе еще более усилилось, достигнув своего апогея в период царствования Анны Иоанновны и короткого времени правления Анны Леопольдовны, а фактически господства при дворе немецкой партии, возглавлявшейся Минихом и Остерманом.

Так актуализируются некоторые негативные аспекты тех последствий политики Петра, покровительствовавшего протестантам и открывавшим своим благоволением к иностранцам путь для нечистоплотных дельцов. На этот момент обращал, кстати, внимание еще ранее известный экономист Петровского времени И. Т. Посошков. Характерно, что это нашло отклик в церковной проповеди: «...ныне день приспел Российского спасения», — замечает Амвросий в заключение.

Риторическая традиция придворной проповеди неизменно исходила из постоянного подчеркивания промыслительного значения фигуры Петра в истории России. Оценка его заслуг в деле обновления страны, в деле укрепления ее могущества, заботы о православной вере и своих подданных была общим местом в «Словах» высших иерархов, привлекавшихся к проведению придворных богослужений — того же Стефана Ливицкого или Порфирия Крайского и др.

Подчеркнем, что и при Екатерине II эта традиция также не пресеклась. И пожалуй, наиболее ярким примером нового уровня церковного проповедничества можно считать знаменитое «Слово при случае совершаемых молитв над гробом Петра Великаго, по причине одержанныя флотом Российским над Оттоманским флотом во Архипелаге славныя победы, 1770 года, июня 24 дня», произнесенное митрополитом Платоном Левшиным 15 сентября 1770 г. в Петропавловском соборе в присутствии Екатерины II и всего двора. Перед нами фактически светская проповедь — открытое воспевание политики новой императрицы, выступающей продолжательницей морских побед Петра I. Истоки разгрома турецкого флота в Чесменской бухте, победе, потрясшей всю Европу, проповедник закономерно связывает с личностью Петра, с его заслугами по созданию российского военного флота: «Но восстань теперь, великий монарх, Отечества нашего отец! Восстань и воззри на любезное изобретение твое, оно не изтлело от времени и слава его не помрачилася. <...> Флот, тобою устроенный, уже не на море Балтийском, не на море Каспийском, не на море Черном... Но где? Он на море Медитерранском, во странах восточных, во Архипелаге, близ стен Константинопольских...». И не случайно стиль проповеди митрополита Платона начинает приобретать очертания поэтических формул жанра похвальной оды: «Российские высокопарные орлы, торжествуя, именем твоим весь Восток наполняют и стремятся предстать пред стены Византийския», — восклицает проповедник.

Новый уровень художественного осмысления личности Петра I устанавливается в панегирической поэзии классицизма и приходится на период царствования императрицы Елизаветы Петровны. Восшествие на престол в ноябре 1741 г. дочери великого преобразователя вновь напомнило о перспективах государственного строительства, обозначенного реформами начала века, когда на передний план выступали задачи просвещения страны, которые решал Петр I. Главными выразителями нового уровня воплощения роли Петра в обновлении России выступали теперь М. В. Ломоносов и А. П. Сумароков. Первенство, впрочем, принадлежало Ломоносову, ибо именно он являлся в этот период основным идеологом концепции «просвещенного абсолютизма» в тех формах ее реализации, которые были заданы петровскими преобразованиями. Дух этих преобразований сохранял в поэзии Ломоносова свою жизненность. Государственность пафоса творческой позиции пронизывала буквально все стороны идеологической программы Ломоносова, художественно воплощенной и в его торжественных одах, и в его похвальных словах монархам, и в поэме «Петр Великий», и других сочинениях. Особенно ярко это проявлялось в торжественных одах. Он не просто создал структурный канон жанра русской торжественной оды, но сумел придать одическому жанру тот вид возвышенной торжественности, которая полностью соответствовала укреплению мощи русской государственности и усилению политического авторитета России в системе европейских государств после победы Петра I над Швецией в Северной войне. Деятельность Петра и являлась в одах Ломоносова исходной основой тех критериев, с которыми автор подходил к оценке личности монархов, превращая свои оды в трибуну выражения общественного мнения.

Вот типичный для Ломоносова образец использования жанра оды для прославления жизненности политики Петра I — зачин «Оды на пресветлый и торжественный праздник рождения Ея Величества и для всерадостного рождения... великия княжны Анны Петровны... декабря 18 1757 года».

Красуйтесь многие народы:

Господь умножил Дом Петров.

Поля, леса, брега и воды!

Он жив, надежда и покров,

Он жив, во все страны взирает,

Свою Россию обновляет,

Полки, законы, корабли

Сам строит; правит и предводит,

Натуру духом превосходит —

Герой в морях и на земли.

О божеский залог! О племя!

Чем наша жизнь обновлена,

Ясно, что прокламирование возврата времен Петра I («Возвращено Петрово время...») отнюдь не отражало действительного положения дел, а являлось лишь выражением надежд автора, своего рода программой Ломоносова здравствовавшей императрице, изложенной в виде пожеланий возможной ее преемнице — новорожденной великой княжне. В приведенных строках Ломоносов фактически создает сжатый, но необычайно выразительный портрет великого царя, содержащий перечисление всех основных сфер его деятельности по преобразованию страны. Перед нами концепция царствования Петра I и определение его места в истории России. Ода становится своеобразной трибуной, которую поэт стремится использовать с целью направить деятельность монархини по пути, означенному Петром I.

Композиционно зачин выполняет функцию создания определенной идейной настроенности всего произведения, ибо содержание оды затрагивает важнейшие вопросы государственной политики. Так, Ломоносов вкладывает в уста императрицы в воображаемом ее обращении к Богу слова о мире, делает ее поборницей «тишины», как условия благоденствия государства. В «ответе» Бога Елизавета прямо именуется «наследницей великих дел Петра», и программа ее деятельности — освоение природных богатств страны, необходимое, по мнению автора, для России, изображается как альтернатива войне:

В моря, в леса, в земные недра

Прострите ваш усердный труд,

Повсюду награжду вас щедро

Войне противопоставляется созидательная программа. И свой идеал Ломоносов видит в деятельности Петра I по просвещению России, который он развернул во вступительной строфе оды. Так реализуется программа «просвещенного абсолютизма», в центр которой Ломоносов постоянно выдвигает фигуру Петра I.

Ломоносов предстает в данном случае своеобразным продолжателем традиции трактовки личности Петра, сложившейся сразу после его смерти и рассмотренной мною ранее. Мотив бессмертия Петра I, продолжающего жить в своих делах, и составил основу последующей мифологизации его образа. В то же время оценка исторических заслуг Петра в деле обновления России почти всегда в одах Ломоносова исполнена промыслительного начала. И в этом он также выступает наследником традиции церковного проповедничества своей эпохи. Ярчайшим примером того может служить необычайно выразительная по своему пафосу 7-я строфа знаменитой «Оды на день восшествия на престол... Елисаветы Петровны 1747 года»:

Ужасный чудными делами

Зиждитель мира искони

Своими положил судьбами

Себя прославить в наши дни;

Послал в Россию Человека,

Каков неслыхан был от века.

Сквозь все препятства он вознес

Главу, победами венчанну,

Россию, грубостью попранну,

Концепционность данной строфы не подлежит сомнению. Подъему российской государственности в XVIII в. придается провиденциальный смысл, и носителем божественной воли провидения выступает Петр I. Так происходит мифологизация личности Петра, составляющая историософскую основу панегирической лирики Ломоносова.

В этом смысле вполне оправданными предстают в одах Ломоносова формулы обожествления личности Петра («Он бог, он бог твой был, Россия, Он члены взял в тебе плотския, Сошед к тебе от горних мест...» — «Ода на день тезоименитства... великого князя Петра Феодоровича 1743 года»). Это, конечно, метафора. Но генетическая связь с предшествующей традицией, отражающей глубинные истоки осознания провиденциальности исторических судеб России, здесь несомненна. И Ломоносов включает ее в новый идеологический контекст, подчиняя воплощению идеалов просвещенного абсолютизма, носителем которого выступает Петр I.

Просветительская миссия Петра выдвигается в оценке его заслуг Ломоносовым на первое место. Этим пафосом пронизано знаменитое «Слово похвальное блаженныя памяти государю императору Петру Великому...» (1755). С именем Петра связывается наступление в России «света» и изгнание «тьмы», невежества, неустройства. Благодаря его трудам «приняла новый вид Россия, основаны науки и художества, учреждены посольства и союзы, отвращены хитрые умыслы некоторых держав против нашего отечества». Подлинным апофеозом преобразовательной деятельности великого монарха в деле просвещения нации звучат те места «Слова...», где раскрывается значение введения Петром в Россию наук.

В этом отношении сходную с Ломоносовым позицию прославления Петра I как просветителя своего народа занимал другой известный деятель культуры этой эпохи, поэт и драматург А. П. Сумароков. Им было также написано «Слово похвальное о государе императоре Петре Великом...» (1759), в котором общность позиции со взглядами Ломоносова в оценке значения Петровских реформ явственно ощутима: «До времен Петра Великого Россия не была просвещена ни ясным о вещах понятием, ни полезнейшими знаниями, ни глубоким учением; разум наш утопал во мраке невежества, искры остроумия угасали и воспламениться не имели силы. <...> Родился Петр, наступило его младенчество. Взошла на мрачный горизонт предвестница Солнца, багряная Аврора. <...> Возмужал великий Петр, взошло Солнце, и мрак невежества разсыпался». Подобные мотивы развиваются и в других сочинениях Сумарокова, посвященных теме Петра I, например в стихотворении «Россия счастлива Петром...» или в «Оде на государя Петра Великого». Для Сумарокова значение Петра I в подъеме российской государственности было также непререкаемым, и он многократно откликался на освещение различных аспектов политики Петра I. Но по масштабности раскрытия исторических заслуг Петра в деле распространения в России просвещения и по активности утверждения идеалов его политики Ломоносов несомненно превосходил Сумарокова. В чем, однако, они были единодушны, это в незыблемости веры в будущее процветание России, связывая его именно с преобразованиями Петра. Ярким образцом подобного политического прогностицизма может служить стихотворение Сумарокова «Дитирамб» (1755), восторженный гимн России, пробужденной реформами Петра к славному будущему:

Вижу будущие веки —

Дух мой в небо восхищен.

Русских стран играйте, реки!

Дальний океан смущен...

Там, где звери обитали,

Обитают Россы двесь.

Там, где птицы не летали,

Градами покрыт край весь.

Где снега вовек не тают,

Там науки процветают.

Разверзается мне боле

Высоты небесной вид.

Петр Великий к нам оттоле

Превеселым ликом зрит.

Зри, исполненны утехи

В мире, Петр, твои успехи!

В такой поэтической риторике, конечно, больше эмоциональной восторженности, чем мысли. Но воплощение преобразовательного пафоса политики Петра I, изменившего облик России, превознесшего страну к неким «счастливым пределам» грядущей славной судьбы, здесь достигает подлинного апофеоза. И подобные прогнозы также включаются в процесс мифологизации личности Петра, составляя своеобразный лейтмотив художественной системы панегирического восхваления. Что не противоречит идеологическим установкам авторов, особенно в одах Ломоносова, постоянно нацеленных на пробуждение ментального потенциала и творческих сил нации в контексте развертываемой в его одах уверенности в реализации обширных просветительских программ.

Несомненной заслугой Ломоносова следует считать его попытку сохранить для потомков облик Петра I в эпосе. По совету графа И. И. Шувалова на исходе 1750-х гг. он обращается к созданию поэмы «Петр Великий». В рамках жанра героической эпопеи Ломоносов предпринимает смелый эксперимент — поэтическое воплощение хода истории, запечатленной в деяниях выдающегося монарха. Замысел не был осуществлен до конца. Сохранились только вступление и первые две песни поэмы. Но и по реализованной части произведения можно судить о принципиально новаторском подходе Ломоносова к выполнению панегирического задания. Поэма должна была служить памятником Петру I и одновременно историческим свидетельством важнейшего этапа истории России. Воплотить в личности великого монарха дух созидательного начала истории — такова была задача автора. Задача не из простых.

Как вместить в рамки эпического повествования массу событий и исторических фактов времени царствования Петра I, не нарушив соразмерности их значения в общей картине того эпохального переворота, каким было отмечено описываемое время? Как относиться к традиции, предопределившей условия выполнения художественного задания, учитывая строгую каноничность восходящего к античности жанра героической эпопеи? Как, наконец, найти правильный выбор тех ракурсов в раскрытии личности Петра I, которые бы, максимально воплощая нетленность его деяний, не искажали исторической истины?

На первом месте для Ломоносова стоял, естественно, вопрос о методе живописания истории. Политическая актуальность содержания должна была подкрепляться адекватной замыслу эстетической актуальностью. Какой традиции при обращении к подобному жанру следовать? За исключением опыта Вольтера, создателя «Генриады», поэмы, посвященной реальному историческому лицу, французскому королю Генриху IV, Ломоносов вряд ли мог опираться на чей-нибудь другой опыт, не исключая и традиции античных эпопей, о чем он, кстати, прямо заявлял:

Хотя вослед иду Вергилию, Гомеру,

Не нахожу и в них довольного примеру;

Не вымышленных петь намерен я богов,

Но истинны дела, великий труд Петров...

Учитывая ту роль, какая в древних эпопеях традиционно отводилась мифологической атрибутике и использованию волшебных и аллегорических персонажей, Ломоносов понимал, что к реальным историческим событиям сравнительно недавнего прошлого применение всех подобных приемов было бы художественным анахронизмом, и потому неприемлемо. Для него был важен принцип достоверности и максимальной точности во всем, что было связано с изображением личности Петра и его деяний.

Показательно включение Ломоносовым в I песнь эпопеи рассказа о стрелецких бунтах. Изображение бесчинств неуправляемой мятежной стихии, какой явились стрельцы, в контексте всей поэмы призвано было показать историческую неизбежность тех крутых перемен, которые будет предпринимать повзрослевший Петр по достижении престола. Показательно также, что следующая, II, песнь поэмы была посвящена не взятию Азова и не поражению под Нарвой, что хронологически было бы оправданно, а событиям, связанным с успехами в Северной войне, — осаде и взятию Шлиссельбурга. В этом можно видеть предположительные контуры возможного движения творческой мысли Ломоносова, который, по-видимому, намеревался сосредоточить главное внимание в эпопее не на скрупулезной фиксации всех моментов биографии царя-реформатора, а на главных, решающих для судеб страны, событиях его царствования. Таковыми событиями, несомненно, были строительство Петербурга как новой столицы преображенного реформами государства, и конечно же Полтавская победа. Можно предположить, что именно песни, включавшие описание указанных событий, и должны были бы составить кульминационные пункты содержания всей эпопеи, если бы она была завершена.

Новаторство Ломоносова заключалось прежде всего в том, что движущим началом в осмыслении значения петровских преобразований выступает в его поэме логика исторических событий, оцениваемых по их политическим последствиям для судеб русского государства. Петр I как деятельное лицо истории, как реформатор на троне выступал конкретным вершителем этих судеб. Именно поэтому для Ломоносова последним аргументом в отстаивании созидательного пафоса дел Петра I остается всегда сама история.

Ломоносов подчеркивает демократичность облика Петра, вечного труженика на российском престоле, не гнушавшегося черной работы и нередко находившего удовольствие в общении с простыми матросами, купцами, мастеровыми людьми. Этот мотив звучит в упоминавшемся выше прозаическом панегирике «Слово похвальное... Петру Великому...»: «...он [Петр]... с простыми людьми, как простой работник трудился». Неоднократно эта черта Петра I акцентируется в одах, встречается в эпопее. Но наиболее емко и концентрированно воплощение облика царя-труженика представлено Ломоносовым в выразительной «Надписи 1 к статуе Петра Великого» (1751):

Се образ изваян премудрого героя,

Что, ради подданных лишив себя покоя,

Последний принял чин и царствуя служил,

Свои законы сам примером утвердил,

Рожденны к скипетру простер в работу руки,

Монаршу власть скрывал, чтоб нам открыть науки...

И, словом, се есть Петр, отечества Отец.

Понимание миссии монарха как служения отечеству, утверждаемого собственным примером, также составляло одну из граней концепции просвещенного абсолютизма, подкрепляемой действиями Петра I и ставшей базовым элементом мифологизации его фигуры в литературе XVIII в. Отмеченная черта поэтического осмысления личности Петра I как царя-труженика после Ломоносова стала в одах XVIII в. общим местом. Ее можно встретить и у того же А. П. Сумарокова, и у А. А. Ржевского, и у М. М. Хераскова. Своеобразно этот мотив разрабатывал Г. Р. Державин. В его одах поэтическое решение проблемы монархической власти строилось на совершенно иной основе, нежели у Ломоносова.

Принципиальное новаторство Державина в жанре оды состояло в том, что он снял антитезу «земное — божественное», закреплявшую стилистическую границу допустимой естественности в описании деяний венценосцев. Эта антитеза незримо присутствовала в одах Ломоносова, государственный пафос которых закономерно диктовал и оправдывал изображение поступков монархов в ореоле надчеловеческого величия. Отсюда ломоносовские формулы обращения к монархам в одах: «Бог», «Богиня».

У Державина воспринятая от Горация идея равенства всех перед смертью делала бессмысленным тот апофеоз всесилия монархической власти, который определял содержательную основу торжественной оды, ее композиционный стержень. И соответственно критерии оценки деяний правителя обретали отныне земную, человеческую основу. Призыв «быть на троне человеком» (впервые заявленный в оде «На рождение в Севере порфирородного отрока», 1779) и составил то новое в идейном осмыслении предмета панегирика, что определило полную перестройку структурных норм одического жанрового канона, каким он сложился у Ломоносова. Именно такой подход к трактовке функциональной природы жанра похвальной оды реализует Державин в своей знаменитой оде «Фелица» (1782).

Таким образом, мерилом высшей ценности в системе поэтического миросозерцания Державина становится просто человек как неповторимая индивидуальность во всем богатстве личных вкусов и пристрастий. В державинской лирике стилистически закрепленная витийственность риторических панегириков Ломоносова сменилась простотой авторского самовыражения. Вот почему у него поэтической темой становится быт, а в одический словарь начинают входить фразеологизмы, просторечие и народные поговорки. И вот почему сама тема Петра I не составляет ведущего мотива его творчества, как у Ломоносова, а возникает попутно, в аспекте очеловечивания облика монархов. Именно демократичность фигуры Петра привлекает Державина, находя отражение в его поэзии. Торжественных панегириков, посвященных Петру I, он не писал. Но показателен эскизный образ Петра I, выведенный им в оде «Вельможа» (1794), где величие монарха-реформатора определяется его человеческими качествами простого труженика, покидающего престол для блага отечества:

Оставя скипетр, трон, чертог,

Быв странником, в пыли и в поте,

Великий Петр, как некий бог,

Непосредственно же тема Петра I нашла отражение в цикле надписей, посвященных статуе царя и его портрету. Правда, еще ранее, в 1776 г., Державин написал две «застольные песни» — «Петру Великому» и «Монумент Петра Великого», выдержанные в стансовой манере и являвшиеся откликом на проект создания памятника Петру I.

Ко скипетру рожденны руки

На труд несродный простирал;

Звучат доднесь по свету звуки,

Как он секирой ударял.

Неси на небо гласы, ветр:

Бессмертен ты, Великий Петр!

<...> Лучи величества скрывая,

Простым он воином служил,

Вождей искусству научая,

Он сам полки на брань водил.

По мере углубления последствий тех перемен, которые были внесены в общественную жизнь России реформами Петра I, отношение к результатам его политики менялось. Процесс апологетизации фигуры Петра I в русском общественном сознании XVIII в. не прекращался. Но говоря о факторах, предопределявших эволюцию художественного осмысления роли этого монарха в истории России, следует учитывать еще одно существенное обстоятельство. Я имею в виду то пристальное внимание, с которым реформы Петра I и его личность воспринимались общественным мнением Западной Европы.

Титаническая фигура Петра I, победителя Карла XII, ради просвещения своего народа оставляющего престол и отправляющегося в чужие страны для овладения полезными знаниями во благо подданных, буквально завораживала европейских мыслителей. В нем видели мифического героя, идеального монарха, отвечавшего духу утопических доктрин ранней просветительской мысли. Идеализация личности Петра I европейскими авторитетами отражала общий рост интереса к России, пробудившийся в Европе в XVIII в. То, что на протяжении жизни одного поколения изменился облик огромной, до этого отсталой страны, для просветителей служило наглядным подтверждением реальности идеи общественного прогресса, веры в безграничные возможности просвещения. И конкретным вершителем этого социального чуда был для них Петр I.

Таким образом, созданием историко-культурного мифа о Петре I — законодателе на троне, преобразившем облик своей, прежде «варварской» страны, историческая мысль XVIII в. во многом также была обязана европейской историографии. Для европейцев неутомимая работа Петра I по просвещению страны, насаждению в ней наук и художеств, распространению светского образования, развитию промышленности и новых ремесел являла воочию образец выполнения монархией ее цивилизаторских, гуманных функций. И русский царь представал в ореоле величия просвещенного монарха. Показательный пример подобной мифологизации личности Петра I содержался в известной похвальной речи Б. Фонтенеля, произнесенной им в год смерти Петра на заседании Парижской академии в ноябре 1725 г. Приведение вчерашних «московитов» из состояния полного невежества к свету цивилизации и освобождению от рабской зависимости своего духовного бытия от грубых сил природы — в этом Фонтенель видит непреходящую заслугу Петра I.

Его речь, переведенная на другие языки, в том числе и на русский, была широко известна в Европе. Концепция просвещенного абсолютизма получала в ней свое конкретное обоснование, будучи подкрепленной реальной практикой монарха, вознесшего свой народ из политического и культурного небытия. Образцом мудрого правителя, воина и законодателя, труженика на троне, просветившего свой народ — таким демиургом «новой» России представал Петр I в панегирической речи Фонтенеля. Страна не имела до Петра I ни выхода к европейским морям, ни флота, ни боеспособной армии, пребывая во мраке невежества и отсталости. «Все надо было вновь делать в Московии, а не что-то усовершенствовать. Речь шла о создании новой нации, и, что было подобно творению, надо было действовать одному, без поддержки, без инструментов». Посылка русских людей «искать знания и света у иноземцев» и привлечение Петром в Россию иностранных специалистов стало, по мнению Фонтенеля, решающим условием просвещения нации.

Влияние подобной трактовки личности Петра I и его роли в истории России испытали многие европейские авторы, обращавшиеся к этой теме. От Фонтенеля подобный взгляд перейдет к Монтескье и к Вольтеру, в чьих трудах стереотипы высокомерного непонимания в оценках исторического состояния России до Петра также будут подвергнуты корректировке. Правда, был один существенный момент, заставлявший европейских мыслителей сомневаться в безоговорочном одобрении всех аспектов реформаторской политики Петра I. И здесь кроется причина переоценки результатов его политики, которая по-своему отразится и на отношении к Петру I во взглядах ряда представителей русской дворянской интеллигенции конца XVIII в. Идеологи раннего европейского просвещения, превознося заслуги Петра I в преобразовании России, в то же время постоянно подчеркивали деспотический характер тех методов, которые использовал монарх в процессе проведения своих реформ. Варварские нравы жителей страны вынуждали его, воспитанного в подобных же нравах, не считаться порой с законами гуманности. И в этом иностранцы видели главный порок политики Петра I.

В сущности центр тяжести в оценке цивилизаторской миссии Петра I смещался при таком подходе на рассмотрение тех последствий, какие его реформы имели для изменения нравов населения страны. Проблема нравов, как решающего фактора социальной истории, как одного из главных регуляторов законов, с которым должны считаться правители, выдвинулась в середине XVIII в. едва ли не на первое место в исторической мысли эпохи. Достаточно в этой связи вспомнить известный капитальный труд Вольтера «Опыт о нравах и духе наций» (1753—1758), чтобы оценить важность проблемы. Вопросам истории нравов уделялось главное внимание и в трактате Монтескье «О духе законов» (1748).

Полемика о нравах находит свое отражение и в русской литературе 1760-х гг., в частности, на страницах периодических изданий тех лет. Сказалась она по-своему и на осмыслении в литературе фигуры Петра I. Нужно ли круто менять нравы народа для приведения его в цивилизованное состояние? Этот вопрос поставил Ж.-Ж. Руссо, и в качестве примера неразумной политики монарха он ссылался на Петра I. В трактате «Об общественном договоре» (1760) Руссо весьма скептически оценивает историческое значение реформ Петра I, не видя в нем деятеля общеевропейского масштаба. В главе VIII («О народе») 2-й книги своего трактата он размышляет о необходимости для любого законодателя учитывать способности своего народа к восприятию устанавливаемых им законов. По мнению Руссо, народы как объект законодательства ничем не отличаются от индивидуумов, переживающих свою молодость, зрелость и старость. И как образец недальновидности законодателя, навязавшего подвластному ему народу уставы гражданского общества, для которых он еще не созрел, женевский философ приводит в пример реформаторскую деятельность русского царя. Выводы Ж.-Ж. Руссо категоричны: «Русские никогда не станут истинно цивилизованными, так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он еще не созрел для уставов гражданского общества».

В этом не лишенном самоуверенности заявлении много примечательного. Уже само утверждение Руссо о преждевременности приобщения России в XVIII в. к цивилизации заставляет думать, что до Петра I никакой духовной культуры, никаких моральных и юридических установлений, регулировавших нормы общественного бытия, эта страна просто не знала. Если стремление Петра внедрить в России некоторые стороны быта европейских народов и приобщить русских людей к достижениям европейской науки и культуры значило сделать их цивилизованными, то вольно или невольно единственным носителем цивилизованности в глазах Руссо оставалась Западная Европа. Он не уточняет, какие из мероприятий Петра I были неуместны, замечая лишь, что таковых было большинство. Но судить о делах надо по результатам. И если в результате энергичных мер Петра I Россия в XVIII в. стала обладательницей мощного флота и сильной боеспособной армии, если культурная жизнь страны обрела мощные стимулы своего грядущего расцвета, то о бесполезности деяний Петра I с точки зрения политических интересов русской нации просто не приходится говорить. Это, кстати, прекрасно понимал Вольтер, давший достойную отповедь пророчествам Руссо в своих философских эссе.

Мнение Руссо о Петре I своеобразно перекликается с мыслями другого выдающегося представителя радикального крыла французского Просвещения, аббата Г.-Б. Мабли. В части II своего труда «Об изучении истории» (1755) он посвятил почти целую главу рассмотрению реформаторской политики Петра I, преобразившей облик России, но в то же время, по его мнению, оставшейся безуспешной. Мабли также исходит из убеждения, что Россия до Петра «была погружена в глубочайшее варварство». Деспотизм царя наложил свое иго на все сословия общества, включая и дворянство, превращая и их в «алчных и наглых» рабов. В конечном итоге Мабли признает невиданные успехи Петра в деле просвещения страны, но считает их недостаточными. То, что вызывало восторг у первого поколения просветителей, в глазах Мабли вызывает лишь скептическое недоумение: «Удаляясь на верфи учиться корабельному делу, вы явили Европе зрелище необычайное, но от вас ожидали не ремесла плотника, а познаний законодателя. Не строение кораблей надо было изучать вам, но страсти человеческого сердца, ибо вам предстояло управлять обширным государством». В сущности для Мабли, как, кстати, и для Руссо, демократизм в поведении Петра I, учитывая деспотические методы проведения им реформ, не представляется достаточным основанием для признания величия этого монарха.

Подобные взгляды находили отклик в сознании отдельных представителей русской дворянской интеллигенции. Сомнения в целесообразности некоторых мер, предпринимавшихся Петром в ходе его преобразований, высказывала, например, княгиня Е. Р. Дашкова в ходе своей поездки по Европе в 1780 г. Показательно разительное сходство доводов, какими обосновывает свои убеждения Дашкова, с тем, что о Петре писал Мабли: Петр I, как замечала княгиня в беседе с австрийским премьер-министром Кауницем за обедом, состоявшимся в Вене летом 1780 г., «был гениальным деятелем, его стремление к совершенству не знало предела, но полное отсутствие воспитания позволило его пылким страстям возобладать над разумом. Вспыльчивый, грубый, деспотичный, он со всеми без различия обходился, как с рабами, удел которых — постоянное страдание. <...> Он подорвал основы Уложения своего отца, заменив их деспотическими законами, часто им самим же отменявшимися... Петр ввел военизированное управление, которое, безусловно, является самым тираническим. Из мелкого тщеславия заслужить славу созидателя, он торопил постройку Петербурга самыми жестокими средствами: тысячи рабочих погибли в болотах...». Как видим, в отличие от Ж.-Ж. Руссо княгиня конкретно указывает на промахи, с ее точки зрения, политики Петра. И когда Кауниц обратил ее внимание на то, что так восхищало европейцев — на строительство царем кораблей на верфях Голландии, — Дашкова полностью солидаризируется с Мабли: «Он работал в Саардаме плотником, пренебрегая государственными делами... У него не было никакой необходимости посылать дворян за границу изучать ремесла садовников, кузнецов, шахтеров и так далее, поскольку каждый дворянин с удовольствием предоставил бы трех или более крестьян, дабы обучить их этим ремеслам».

Отмеченные коррективы в осмыслении цивилизаторской миссии Петра I отражали общее изменение идеологической атмосферы в России, сложившейся в период царствования Екатерины II. Открытое увлечение императрицы сочинениями французских мыслителей способствовало распространению в образованных слоях русского дворянства интереса к просветительской философии. И это не могло не отразиться на литературе. Сказалось оно по-своему и на отношении деятелей культуры к петровским преобразованиям. Как уже выше было замечено, ракурс оценок реформ Петра I теперь смещается. Русское общественное мнение постепенно начинает отходить от безоговорочной восторженности в освещении событий начала века. Смена акцентов в осмыслении того, что принесла с собой «европеизация» России, влекла за собой и некоторые изменения в общей оценке деятельности Петра I. Обозначившаяся временная дистанция позволяла теперь более объективно взглянуть на результаты петровских нововведений. И односторонний, в основном апологетический, тон оценок реформ Петра, свойственный публицистическим сочинениям начала века, уступает место более трезвому и всестороннему подходу. Само имя Петра и личность великого преобразователя России остаются в глазах деятелей русской культуры непререкаемыми. Но осмысление итогов цивилизаторской миссии Петра I и оценка методов, какими она осуществлялась, углубляются и дополняются новыми оттенками. Голая апологетизация всех аспектов деятельности монарха-преобразователя сменяется стремлением авторов оценить те последствия, какие оказали реформы Петра на нравы русского общества.

Тема утраты древних обычаев как источника нравственного упадка современного дворянства, виной чему объявлялись реформы Петра с его приобщением русских к европейским нравам, становится узловой в отечественной историографии последней четверти XVIII в. Примечательна в этом отношении полемика историка И. Н. Болтина с французским историком Н.-Г. Леклерком, автором шеститомного труда «Физическая, моральная, гражданская и политическая история древней и современной России» (Париж, 1783—1787), являвшего собой пример некомпетентности и откровенной предвзятости. Сразу же после ознакомления с первыми томами этого труда Болтин начал работу над «Примечаниями на Историю древния и нынешния России г. Леклерка», которые опубликовал в 2 томах в 1788 г., где детально разобрал все ошибки французского историка, посвятив значительное место неточностям Леклерка в освещении петровских преобразований. Так, по поводу утверждения Леклерка о том, что до Петра I ученым других стран было запрещено ездить в Россию, а русским ездить для просвещения за рубеж, Болтин замечает, что подобные ограничения были не так уж беспочвенны, подтверждая этот тезис практикой XVIII в.: «С тех пор, как юношество свое стали мы посылать в чужие край и воспитание их вверять чужестранцам, нравы наши совсем переменилися; с мнимым просвещением насадилися в сердцах наших новыя предубеждения, новыя страсти, слабости, прихоти, кои предкам нашим были неизвестны: погасла в нас любовь к отечеству, истребилася привязанность к отеческой вере, обычаям и проч.».

Говоря о насаждении в сердцах россиян «мнимого просвещения», Болтин, конечно же, в первую очередь имеет в виду дворянство. Но показательно, что в своих конечных выводах он объективно сближается с позицией Ж.-Ж. Руссо: «...и так мы старое позабыли, а новое не переняли и, став непохожими на себя, не сделалися тем, чем быть желали». Имени Петра I Болтин здесь не называет, но то, что источником перемены нравов россиян были его преобразования, современниками прекрасно улавливалось.

Тенденция переоценки отдельных аспектов политики царя-реформатора отчетливо прослеживается в литературе и публицистике 1780—1790-х гг. Сошлемся в данном случае на историческое эссе поэта М. Н. Муравьева, посвященное Петровским реформам, под характерным названием «Присвоение европейских нравов», а также на отрывки из его отдельных записей. Несомненный поклонник европейского просвещения, Муравьев признает пользу перенесения на русскую почву плодов западной образованности и видит в этом главную заслугу Петра-реформатора. «Россия должна была войти в теснейшие союзы с европейскими державами и присоединиться к оным для составления одного общественного тела». Муравьев не только не допускает сомнения в целесообразности личного примера, который являл Петр I соотечественникам, работая на корабельных верфях или участвуя в сражениях, но видит в подобном поведении царя высшее проявление его политического гения. Он особо подчеркивает то предпочтение, какое оказывал Петр «простосердечию, точности и трудолюбию голландцев перед роскошью и изысканностью французов».

И в то же время, обращаясь к вопросу перемены нравов русских, которая стала итогом Петровских реформ, Муравьев далек от ее безоговорочного одобрения. С одной стороны, в чем-то сближаясь с позицией князя М. М. Щербатова, он приветствует крутые меры Петра I, направленные на просвещение русского дворянства: «Невежество перестало быть преимуществом благородного состояния. Заслуга была всем отверзта». Но, задаваясь вопросом о целесообразности столь бесповоротного обращения Петра к перенесению в Россию европейских норм жизни, Муравьев признает, что это было сделано в ущерб собственным, сложившимся веками, национальным обычаям: «Предприяв один раз переменить нравы народа, не благоприятствующие успехам благосостояния его, зачем выбрал себе государь нравы действительно существовавших народов европейских и ограничил себя должностию подражателя, когда мог быть сам зиждителем народного умоначертания?» (<Из отдельных записей>).

Нетрудно заметить в этих словах влияние приведенного выше высказывания Ж.-Ж. Руссо о «подражательности» гения Петра I, слишком рано и необдуманно обратившегося к преобразованию своей нации. Муравьев фактически выступает против повальной «европеизации» нравов, видя в этом, подобно И. Н. Болтину, источник утраты в сердцах соотечественников чувства патриотизма: «То, что было похвально в российских нравах, несмотря на внешность, долженствовало бы остаться без перемены. Что в искусствах и упражнении, думают они, ежели гражданин сделался равнодушен к отечеству своему...» (<Из отдельных записей>). Это эклектическое сочетание стихийного патриотизма с идеями, воспринятыми из трудов европейских мыслителей, является характерной чертой тех идеологических сдвигов, которые наблюдаются во взглядах на последствия петровских преобразований, распространенных среди дворянской интеллигенции конца XVIII в.

Событием, вызвавшим новый подъем интереса к личности Петра I и вновь заставившим оценить историческое значение всего содеянного этим монархом для России, стало воздвижение в Петербурге по инициативе Екатерины II памятника Петру в 1782 г. Волна откликов свидетельствовала о сохранении в обществе живого участия ко всему, что несло в себе память о великом преобразователе. Для установления конной статуи императора, выполненной по проекту французского скульптора Э.-М. Фальконе, в качестве пьедестала был использован гранитный монолит в виде нависшей скалы, доставленный из Карелии еще до завершения изготовления памятника и установленный напротив здания Сената и Синода. Подножие памятника получило название «Камень-гром» и тогда же стало предметом вдохновения некоторых авторов. Поэт В. Г. Рубан посвятил установленному пьедесталу целый цикл похвальных надписей, в которых «нерукотворная росская гора» уподоблялась чудесам света:

Вняв гласу Божию из уст Екатерины,

Пришла во град Петров, чрез Невские пучины

И пала под стопы Великого Петра.

Открытие памятника состоялось 7 августа 1782 г. в присутствии императрицы и первых лиц государства, с участием полков гвардии, при огромном стечении народа и сопровождалось многократным салютом и прохождением войск перед только что открытым монументом. В газетах и журналах тех лет появилось множество анонимных откликов, отмеченных верноподданическим пафосом, и в стихах, и в прозе. Типичным образцом таких откликов являлось, например, эссе «Чувствования россиянина, излиянные пред памятником Петра Перваго, Екатериною Второю воздвигнутым». Если вспомнить «похвальные слова» в честь Петра I, сочинявшиеся Ломоносовым или Сумароковым, то станет ясно, что ни о каком воплощении просветительских программ в новых панегириках не могло быть и речи. Все сводилось к голым похвалам, безудержному прославлению в лице Петра I российской монархии: «О ты, коего премудрости плодами напитана Россия, Россия, для которой ты один сделал более, нежели вся она учинила для тебя! Ты, который ничего для себя не хранил; но все разделял с твоим народом: удовольствия свои почерпал из удовольствий своих подданных. Ты, который жил единственно для своего народа и был ему во всем примером; — нет, не одному ему, ты служишь примером целому свету. <...> Великий Петр! солнце Севера, слава российского народа, тень великодушная, прости слабости моих выражений!»

Кстати, восторженное отношение к Петру I в связи с памятником, воздвигнутым Екатериной II, выразил в «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзин спустя почти десять лет после открытия. Он вспомнил о монументе в письме 89 (Лион, 9 марта 1790), описывавшем его пребывание в Лионе. Там на площади он видит бронзовую статую Людовика XIV, «такой же величины как монумент нашего Российского Петра, хотя сии два героя были весьма не равны в великости духа и дел своих». Сравнивая далее заслуги двух монархов, Карамзин отдает Петру I явное предпочтение: «Подданные прославили Людовика: Петр прославил своих подданных — первый отчасти способствовал успехам просвещения: вторый, как лучезарный бог света, явился на горизонте человечества и осветил глубокую тьму вокруг себя — в правление первого тысячи трудолюбивых французов принуждены были оставить отечество: вторый привлек в свое государство искусных и полезных чужеземцев — первого уважаю как сильного Царя: второго почитаю как великого мужа, как Героя, как благодетеля человечества, как моего собственного благодетеля». Характерно последующее замечание Карамзина, касающееся символического истолкования им найденного скульптором решения водрузить статую Петра I на почти необработанную скалу из дикого камня. Карамзин находит эту мысль прекрасной, «ибо сей камень служит разительным образом того состояния России, в котором была она до времен своего преобразователя».

Вообще надо заметить, что отношение Карамзина к Петру I на страницах «Писем русского путешественника» подчеркнуто апологетическое. Это особенно отчетливо проявляется в письме 103 (Париж, мая... 1790), описывающем впечатления от пребывания путешественника в Париже и встречах его с деятелями французской науки и культуры. Знакомство с историком П.-Ш. Левеком, автором «Российской истории», заставляет Карамзина высказать свои принципиальные взгляды на печальное состояние отечественной историографии. Признавая некоторые достоинства труда Левека на фоне отсутствия, по его мнению, достойных отечественных образцов в подобном жанре, Карамзин, однако, упрекает французского историка в недостаточно уважительном отношении его к личности Петра I и непонимании им значения проведенных этим монархом в России реформ. Для Карамзина благодетельность политики Петра по перенесению в Россию достижений европейской цивилизации, включая и изменение российских нравов, не подлежит сомнению.

И здесь он выступает прямым оппонентом деятелей отечественной культуры, вроде И. Н. Болтина или княгини Е. Р. Дашковой, занимавших критическую позицию по отношению к Петру I и негативно оценивавших его политику по «европеизации» нравов россиян: «Избирать во всем лучшее — есть действие ума просвещенного, а Петр Великий хотел просветить ум во всех отношениях. Монарх объявил войну нашим старинным обыкновениям, во-первых, для того, что они были грубы, недостойны своего века; во-вторых, и для того, что они препятствовали введению других, еще важнейших и полезнейших иностранных новостей. <...> Немцы, французы, англичане были впереди Руских по крайней мере шестью веками; Петр двинул нас своею мощною рукою, и мы в несколько лет почти догнали их. Все жалкия иеремиады об изменении Руского характера, о потере руской нравственной физиогномии или не что иное как шутка, или происходят от недостатка в основательном размышлении. <...> Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами».

Подобный космополитизм позиции Карамзина, сказавшийся и на его оценках реформ Петра I, находит свое объяснение в свете масонских убеждений, с которыми Карамзин отправлялся путешествовать по Европе весной 1789 г. Однако ход событий Французской революции и ее итоги, которые в полной мере Карамзин смог оценить после возвращения в Россию, отрезвили многих, в том числе и автора «Писем...». В свете испытаний, которые вынесла Франция и которые потрясли политическую жизнь всей Европы, проблема ценности древних устоев национального исторического бытия выдвигается для Карамзина на передний план, и отношение к деятельности Петра I явно эволюционирует. В какой мере приобщение к нормам европейского уклада жизни, заданное реформами Петра, и последовавшее за ним усвоение идеологических доктрин века Просвещения могут стать источником повторения в России французского опыта? Вот вопрос, который, естественно, волновал Карамзина. Для ответа на него Карамзин обращается к изучению отечественной истории. С 1803 г. он целиком посвятит себя историографии, высказав свою новую оценку личности Петра I и его царствования в известной «Записке о древней и новой России» в 1811 г. Но прежде чем говорить об этом итоговом по-своему сочинении, следует вернуться к обзору литературы, посвященной Петру I и связанной с событием 1782 г.

Завершая обзор откликов на сооружение и открытие памятника Петру I, важно остановиться на рассмотрении позиции в данном вопросе А. Н. Радищева. Восприятие личности Петра I и того значения, какое этот монарх имел в истории России, у Радищева не было однозначным. Петр привлекал его внимание и как законодатель, и как политический деятель, укрепивший военную мощь России и придавший новые импульсы экономическому и культурному развитию государства. Для Радищева меры Петра I по сближению России с Европой, по созданию на берегах Невы Петербурга как новой столицы страны были несомненно позитивны. Но в оценке значения Петра как монарха-просветителя нации, обожествленного уже при жизни, чья память используется царствующими правителями для собственного возвеличения, Радищев занимает особую позицию. Он выразил ее в публицистическом послании «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске по долгу звания своего», написанном как отклик на открытие сооруженного по инициативе Екатерины II памятника великому преобразователю России.

Как государственный чиновник и житель Петербурга, Радищев был очевидцем открытия памятника Петру I, о чем можно судить по содержанию «Письма...», адресатом которого был С. Н. Янов, товарищ Радищева по учебе в Лейпцигском университете в конце 1760-х гг., служивший в 1780-е гг. в Казенной палате Тобольского наместничества.

Прошло 57 лет со дня смерти великого монарха, и тот факт, что Петра уже не было в живых, придавал в глазах Радищева особый смысл данному торжеству. По мнению автора «Письма...», только теперь наступает время истинной оценки величия Петра I, ибо его политические планы по преобразованию России стали реальностью, а воплощенный в бронзе великий реформатор как символ монархической идеи не может подменить живого человека, бывшего при жизни далеко не идеальным отцом своих подданных. Восприятие современниками Радищева образа Петра I, «обновителя» отечества, является в глазах автора всего лишь призрачным обманом, далеким от истины результатом внушаемого высшей властью гипноза: «...тысящи зрителей на сделанных для того возвышениях и толпа народа, рассеянного по всем близлежащим местам и кровлям, ожидали с нетерпением зрети образ того, которого предки их в живых ненавидели, а по смерти оплакивали. Истинно бо есть и непреложно: достоинство, заслуги и добродетель привлекают ненависть нередко и самих тех, кои причины не имеют их ненавидеть...». Подлинная цена великих свершений монархов, по мнению Радищева, не всегда открыта современникам этих свершений. Такова диалектика восприятия подвигов героических личностей, мало думающих о людях.

Прибытие на церемонию Екатерины II служит сигналом для открытия памятника. «И се явился, паки взорам нашим, седящ на коне борзом в древней отцов своих одежде, муж, основание града сего положивший, и первый, который на невских и финских водах воздвиг российский флаг, доселе не существовавший». Преклонение головы образу героя императрицей исторгает слезы радости из глаз присутствующих. И Радищев вновь возвращается к проблеме монархической власти, воплощаемой в деяниях самодержца отнюдь не в радужном свете. «О Петр! — Когда громкие дела твои возбуждали удивление и почтение к тебе, из тысящи удивлявшихся великости твоего духа и разума был ли хотя един, кто от чистоты сердца тебя возносил? Половина была ласкателей, кои во внутренности своей тебя ненавидели и дела твои порицали, другие, объемлемые ужасом беспредельно самодержавныя власти, раболепно пред блеском твоея славы опускали зеницы своих очей. Тогда был ты жив...».

Радищев исходит из идеи неприятия деспотизма Петра I, проявленного при проведении реформ и вызывавшего ненависть современников. У Екатерины II, читавшей «Письмо...» вместе с «Путешествием из Петербурга в Москву», навязчивые упоминания Радищева об этой ненависти вызывали резкую неприязнь. И на это были свои основания. Умная императрица прекрасно уловила скрытый подтекст произведения. Несмотря на оформление его в виде письма к другу, оно менее всего носило характер личного послания. Это было в сущности исполненное экспрессии обращение к современникам, уже заключавшее в себе черты будущего «Путешествия из Петербурга в Москву». Это был фактически спор с неназванным оппонентом — царствующей императрицей, воздвигшей монумент Петру I. Само событие открытия памятника призвано было возвеличить ее царствование, и сказанное применительно к Петру в равной мере распространялось и на Екатерину.

В конце «Письма...» Радищев останавливается на вопросе правомочности включения Петра I в число великих людей мировой истории. «Петр по общему признанию наречен великим, а Сенатом — Отцом отечества. Но за что он может великим назваться?» — задает вопрос Радищев. Он сравнивает Петра I с выдающимися деятелями прошлого и современности, включаясь в полемику, которая велась в эпоху Просвещения по поводу роли личности в истории. Радищев не видит оснований признавать величие таких монархов, как Александр Македонский или Карл Великий, прославившихся завоеваниями, как сыноубийца, византийский император Константин, или Генрих IV, как «тщеславный и кичливый» Людовик XIV и даже прусский король Фридрих II, названный «великим» еще при жизни. «Все сии владетели... великие имели пороки». Для Радищева право властителей называться «великими» определяется их «услугами к отечеству», в которых они должны превосходить добродетели частного человека. Мера величия монархов вытекает из последствий, какие их деяния имеют для судеб народов. И здесь Радищев вступает в полемику с приводившимися выше высказываниями о Петре I Ж.-Ж. Руссо: «Итак, вопреки женевскому гражданину, познаем в Петре мужа необыкновенного, название великого заслужившего правильно».

Как человек, сформировавшийся духовно под влиянием идей европейского просвещения, Радищев понимал неизбежность избранного Петром I курса преобразования страны по пути сближения с Европой, какими бы методами эти преобразования не проводились. Имея перед глазами реальные исторические результаты титанических усилий Петра по преодолению отсталости России, Радищев не мог согласиться с утверждениями Руссо, хотя деспотизма монарха-преобразователя также не мог отрицать. «И хотя бы Петр не отличился различными учреждениями, к народной пользе относящимися, хотя бы он не был победитель Карла XII, то мог бы и для того великим назваться, что дал первый стремление столь обширной громаде, которая яко первенственное вещество была без действия». Радищев несомненно имеет здесь в виду приобщение России к плодам европейского Просвещения, выдвигая это на первое место среди заслуг Петра I.

И однако, Радищев не был бы самим собой, если бы не заключил свои оценки личности Петра I замечанием, позволяющим видеть в нем мыслителя, для которого признание интересов отдельной личности остается высшей ценностью цивилизации. Последние фразы «Письма...» выдержаны в духе просветительского свободолюбия. Отмечая деспотизм Петра, «который истребил последние признаки дикой вольности своего отечества», Радищев главным упреком монарху выдвигает приверженность к самодержавию, исключающему личную свободу граждан страны: «И я скажу, что мог бы Петр славнея быть, возносяся сам и вознося отечество свое, утверждая вольность частную...». Воспринимая личность Петра в мифологизированном облике, созданном художественной и историографической традицией эпохи, Радищев одновременно демифологизировал сложившуюся легенду. Он не питал иллюзий относительно концепции просвещенного абсолютизма, лежавшей в основе мифологизации фигуры Петра I, и потому был свободен от традиции.

В кругу произведений конца XVIII в., содержавших переоценку значения петровских преобразований для судеб России и резко критически воспринимавших личность царя-реформатора, выделяется анонимное, не нашедшее места в печатных изданиях тех лет сочинение с характерным названием «Собрание от святаго писания об антихристе». Уникальность этого памятника предопределяется спецификой той социальной среды, в которой он возник и читателя которой он призван был обслуживать. С первой же страницы, после краткого обобщенного рассказа об отпадении от Бога Адама и явления на 5500 году Христа для спасения людей на пути обретения благодати, после экскурса в историю раскола — отступления от православной веры царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном, главным персонажем повествования становится первородный сын царя от «втораго, беззаконнаго браку» Петр, который «помазася на престол всеросийский законом жидовским... показуя, яко ложный есть мессия и лжехристос...».

Традиционная для панегирической прозы патетика возвеличения Петра I здесь оборачивается патетикой обличения исполнителя сатанинской воли, каким предстает перед читателем образ царя-реформатора. «И той лжехристос нача превозношатися паче всех глаголемых богов, сиречь помазанников, и нача величатися и славитися пред всеми, гоня и муча православных христиан, истребляя от земли память их, распространяя свою жидовскую веру и церковь во всей России; в 1700 году возобнови, по совершенном своея злобы совершении, новолетие янусовское, и узаконив от онаго вести летосчисление, а в 1721 году приял на себя титлу патриаршескую, именовася Отец Отечества... и глава церкви российстей...».

Перед нами своеобразная прокламация, антипетровский памфлет, возникший в старообрядческой среде и призванный противостоять официальной версии обожествления личности Петра I, возвеличения его деяний. Петр объявляется в памфлете противником Христа, служителем сатаны, неправедно занявшим престол, восхитившим на себя царскую и святительскую власть и начавшим «гонити и льстити и искореняти останок в России православныя веры...». В чем же, по мнению авторов памфлета, проявляется сатанинское начало в личности Петра? Прежде всего подчеркивается, причем неоднократно, отступление от православной веры отца Петра, царя Алексея Михайловича, принявшего реформу Никона и тем самым «преступившего закон божий, якоже и Иуда предатель от лика апостольского отпаде, тако и той отсечеся от колена царского... а после его в третиих воцарися на престоле всероссийском сын беззаконный, антихрист, противник Христов, вознесеся и возвысися паче всякаго глаголемаго Бога...». В восшествии Петра на престол и объявлении его «императором августейшим» авторы памфлета видят исполнение предсказаний библейского пророка Даниила о 4-м звере, который «горд и страшен... всю божию святых его истину восхощет превратити злыми делы... помыслит пременити времена и закон».

И главным преступлением Петра I объявляется перенесение празднования Нового года с 1 сентября, как это было до 1700 г., на 1 января. В этом старообрядцы видят знак возврата к идолопоклонению, «Петром устроенному, со идолом Янусом и старинным осмотысячным Сатурном».

Другим преступлением, вменяемым Петру старообрядцами, было проведение подушной переписи населения, так называемых «ревизий», начало которым было действительно положено указом Петра в 1718 г. при замене прямого налогообложения единой подушной податью. Продиктованное государственными интересами введение подушной подати потребовало учета количества мужского населения страны, чем и были вызваны «ревизии». Старообрядцы сочли это за посягательство на соблюдение ими святой веры отцов и в «законопреступныя гражданския описи с нечестивыми» писаться отказывались. «Тойже лжехристос содела от гордости живущаго в нем духа, учини описание народное, исчисляя вся мужеска пола и женска, старых и младенцов, живых и мертвых... и изыскуя всех, дабы ни един мог скрытися руки его, и облагая даньми велиими, не точию на живых, но и на мертвых». И здесь в подтверждение своих мыслей авторы памфлета ссылаются на авторитет отцов церкви: «И тако по писанию Мефодия Патрскаго сбысться: “В последнее бо время вопросят лжехристы дани от мертвых, яко и от живых”». «Сего и в древния времена бывши мучители не творили» — подводят итог авторы документа.

Пафос мученической жертвенности пронизывает все содержание памфлета. И подтверждение истинности своих слов авторы находят в тексте Священного Писания, книгах пророков Даниила, Ездры, посланиях апостола Павла, Апокалипсисе, в высказываниях святых отцов церкви — Ефрема Сирина, Кирилла Иерусалимского, Иоанна Златоуста и др. Почти каждый свой тезис авторы памфлета подкрепляют ссылками на священные авторитетные для них тексты, и подобные ссылки занимают едва ли не треть всего содержания памфлета.

Скорее всего подобного рода сочинение было модификацией тех многочисленных рукописных антипетровских прокламаций, первые образцы которых возникали в старообрядческой среде еще при жизни Петра I как реакция на преследования раскольников официальными властями. На протяжении XVIII в. такие прокламации неоднократно переписывались, дополняясь новыми аргументами или ссылками на различные исторические источники. Так, в публикуемом «Собрании от святаго писания об антихристе», возникшем, по-видимому, в середине 1790-х гг., упоминаются популярные труды историка И. И. Голикова «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России» (М., 1788—1789. Т. 1—12), его же «Дополнения к деяниям Петра Великого...» (М., 1790—1797. Т. 1—8), а также ссылки на сочинение О. П. Беляева «Кабинет Петра Великого» (СПб., 1793. Ч. 1—2). Эти ссылки, не говоря уже об обильном цитировании книг Священного Писания и трудов отцов церкви, свидетельствуют о несомненной эрудированности авторов памфлета, отражая еще один ракурс восприятия личности Петра I в весьма специфической культурной среде той эпохи.

К концу XVIII столетия, как можно было убедиться, критическое отношение к последствиям реформаторской деятельности Петра I все активнее входит в русское общественное сознание. На завершающей стадии рассматриваемого нами процесса мифологизации личности великого монарха обращение к этой теме нередко включается в осмысление проблем, обусловленных идеологической политикой Екатерины II, а также событиями Французской революции. Наиболее востребованной формой литературы, связанной с осмыслением личности Петра I, вновь становится публицистика. И своеобразным завершением публицистической традиции XVIII в. в уяснении исторической миссии монарха-реформатора можно считать выступления в этом жанре видного историка екатерининского времени, одного из идеологов аристократической оппозиции тех лет, князя М. М. Щербатова. Эстафету от него примет уже в начале XIX в. другой выдающийся историк своего времени Н. М. Карамзин.

В оценке отрицательных последствий реформ Петра I для судеб русского дворянства Щербатов во многом сближался с позицией И. Н. Болтина, о которой шла речь выше. Оба связывали это с поспешностью преобразований, предпринятых Петром в начале столетия, и оба выступали последовательными сторонниками монархической государственности. Но был один момент, придававший монархизму Щербатова как представителю рода Рюриковичей особый оттенок неприятия современной реальности. Представляя партию старой аристократической знати, скрытый масон, критически относившийся ко многим аспектам внутренней политики Екатерины II, Щербатов главную причину общего упадка нравственности русского дворянства видел в господствовавшем при дворе фаворитизме и потере благонравия властителями трона. Истоки такого положения Щербатов связывает с издержками Петровских реформ, и свои взгляды на объективные последствия этих реформ он развернул в публицистическом памфлете «О повреждении нравов в России», написанном, по всей вероятности, во 2-й половине 1780-х гг. и при жизни автора не публиковавшимся. Памфлет заключал в себе контрастное изображение образа жизни, какой вели русские цари и бояре в XVII в., и тех обычаев и нравов, которые утвердились при русском императорском дворе на протяжении XVIII в. Идиллической картине строгой простоты быта, принятой в домах знатных бояр, не исключая и царской семьи, противопоставлялось описание постепенно нарастающего разложения нравов русского дворянства, пример которому, по мнению Щербатова, задавали сами монархи. Конечный источник такого положения автор усматривает в нововведениях Петра I. Историк признает необходимость самих реформ, но в поспешности их проведения и в ненужной суровости, допущенной Петром при уничтожении обычаев предков, видит основную причину последовавшего за этим упадка нравов.

Подражание европейским модам породило у дворян стремление к роскоши, к мотовству; распространение любострастия привело к забвению понятий о чести, о супружеской верности: «Оттуда произошло раболепство, презрение истины, обольщение Государя и прочия злы, которые днесь при дворе царствуют и которые в домах вельможей возгнездились». С политикой Петра связывает Щербатов и уничтожение былых прав родовой боярской аристократии, чем и объясняется его резкое неприятие петровской «Табели о рангах». «Разрушенное местничество (вредное, впрочем, службе и государству) и не замененное никаким правом знатным родам истребило мысли благородной гордости во дворянах; ибо стали не роды почтенны, но чины и заслуги и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов <...> льстя и угождая Государю и вельможам».

Следует отметить, что отправные установки Щербатова в оценке факторов, определяющих ход исторического процесса, несли на себе печать воздействия идей европейских философов и в этом смысле были эклектичны. Радетель национальной старины в подходе к оценке исторических фактов оставался западником. Об этом можно судить, например, по высказываниям Щербатова в памфлете относительно борьбы Петра I с религиозными суевериями. Положительно воспринимая в целом этот аспект политики Петра, он считает, однако, принятие этих мер несвоевременным. «Но когда он [Петр] сие учинил? — ставит вопрос Щербатов и тут же отвечает. — Тогда, когда народ еще был непросвещен, и тако, отнимая суеверия у непросвещенного народа, он самую веру к Божественному закону отнимал». Иными словами, Щербатов выступает сторонником просвещения народа как первого условия приобщения его к цивилизации, но осознает в то же время необходимость сохранения в народе религиозных устоев как гарантии сохранения чистоты нравов. Восходящая к Ж.-Ж. Руссо идея о несвоевременности реформ Петра I («народ еще был непросвещен») своеобразно сочетается с мыслями Вольтера о необходимости религии для простого народа. И в этом весь Щербатов.

И в то же время Щербатов неоднократно в своих сочинениях доказывает благодетельность для будущего России предпринятых Петром I мер по просвещению страны. В этом отношении показательными являются два публицистических сочинения, написанных в 1782—1783 гг. и имевших явно полемическую направленность. Оба посвящены реформам Петра и оба строятся по одной композиционной схеме — безрадостной картине состояния, в каком пребывала Россия до реформ Петра I, противополагается тот подъем просвещения страны, какой был достигнут благодаря его преобразованиям. «Примерное времяисчислительное положение во сколько бы лет, при благополучнейших обстоятельствах, могла Россия сама собою, без самовластия Петра Великого, дойти до того состояния, в каком она ныне есть в рассуждении просвещения и славы» — так звучит название первого эссе-памфлета, содержащего статистический расчет времени, которое России без реформ Петра и без опоры на чужестранный опыт пришлось бы потратить на достижение того уровня развития, на каком она оказалась к концу XVIII в. По подсчетам историка, в такое состояние (при условии полного отсутствия каких-либо внешних или внутренних помех — войн или мятежей) страна могла бы прийти только к 1892 г., т. е. через 210 лет после открытия в ней единственного до Петра I учебного и культурного заведения, каковым Щербатов считал Славяно-греко-латинскую академию, учрежденную в Москве в 1682 г. Своим сочинением Щербатов как бы опровергал взгляды тех, кто считал реформы Петра I ненужными.

Не менее характерно и другое памфлетное эссе Щербатова «Рассмотрение о пороках и самовластии Петра Великого». Жанровая структура памфлета определяется в подзаголовке как «Беседа». Это спор с неназываемыми оппонентами, в котором Щербатов использует их же оружие. Он прославляет Петра, изъясняя его «пороки»: «Глаголят противники сего великого монарха: он был строг непомерно, любил казни и пролитие крови и, не разбирая ни роду, ни чинов, уподлял себя биением окружающих его; он сына своего смерти предал; он в любострастие и в роскошь ввергался; он самовластие до крайности распростирал». По каждому пункту предъявляемых Петру обвинений Щербатов находит объяснение причин того или иного «порока», раскрывая мотивы, определявшие действия царя. Главным же мотивом всех поступков Петра I оставалось всегда желание славы и величия России. В этом видит Щербатов моральное оправдание порой жестоких мер, предпринимавшихся монархом в ходе осуществления реформ. Да, казнь царевича Алексея ужасает, но он был «тайный противник всем изволениям и учреждениям своего родителя и привязанный твердо к старым обычаям». Если бы в начале столетия при проведении реформ Петр I не употреблял самовластия, вряд ли ему бы удалось превратить Россию в могущественную военную державу и достичь невиданных успехов в деле просвещения страны. Таков ответ Щербатова на поставленные вопросы. При всем эклектизме своих мировоззренческих установок, при всем критическом отношении к отдельным аспектам политики Петра, в главном — в признании монархической системы власти гарантом величия и процветания России, — Щербатов остается в отличие, скажем, от Радищева на твердых позициях государственника. Такую же позицию в сущности занимал и Н. М. Карамзин.

В упоминавшейся уже нами «Записке о древней и новой России» есть раздел, также содержащий оценку реформаторской политики Петра I, но эта оценка разительно отличается от тех утверждений, которые Карамзин высказывал по поводу реформ царя в «Письмах русского путешественника». «Записка...» была написана в 1811 г. специально для императора Александра I и являлась реакцией на реформаторские начинания, предпринятые в правление этого монарха, к которым Карамзин относился резко критически.

Автор «Записки...» видит в современности следствие предшествующего века. Время перемен начала XVIII столетия, отмеченное реформами Петра по преобразованию России, становилось отныне своеобразным критерием плодотворности нового витка реформаторских инициатив начала XIX в., свидетелем которых теперь уже был сам Карамзин. Вот почему в новых условиях он отходит от слепой апологетики того, что было связано с именем великого царя-реформатора, стремясь обнажить перед глазами Александра I и негативные стороны его преобразований. Не отрицая исторических заслуг Петра I по обновлению государственной системы управления и его успехов во внешней политике, Карамзин теперь критически воспринимает страсть Петра к «совершенному присвоению обычаев Европейских». Опыт отечественной истории становится для Карамзина главным аргументом в утверждении своей новой позиции.

В VI томе своей «Истории государства Российского» Карамзин наблюдает первые признаки превращения Руси в европейскую державу и связывает этот процесс с политикой царя Ивана III. В нем он видит своеобразного предшественника Петра I и даже сравнивает двух монархов. «Оба без сомнения велики, но Иоанн, включив Россию в общую государственную систему Европы и ревностно заимствуя искусства образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного характера подданных... <...> Петр думал возвысить себя чужеземным названием Императора; Иоанн гордился древним именем Великого Князя и не хотел нового; однако ж в сношениях с иностранцами принимал имя Царя».

Как видим, симпатии Карамзина в этой сравнительной оценке явно на стороне Ивана III. В отличие от Петра I он не встал на путь насильственного перенесения на российскую почву иноземных обычаев, не переделывал свой народ под иностранцев. В «Записке о древней и новой России» противопоставление западничества Петра I мудрой политике московских государей XVI—XVII вв. поднимается на новый уровень. Карамзин, подобно князю Щербатову, не отрицает исторических заслуг Петра I в деле укрепления государственного могущества России, но он теперь резко отрицательно оценивает издержки политики монарха по тотальной «европеизации» страны: «...страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости... <...> Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце».

Одной из серьезных ошибок Петра I Карамзин считает принижение значения православной церкви. Уничтожение патриаршества, введение Святейшего Синода, контролируемого светской властью, привели, по мнению Карамзина, к утрате церковью своего священного назначения. Ошибочным считает Карамзин и перенесение столицы государства в Петербург — город, построенный на окраине империи ценою огромных людских жертв. Аналогичной точки зрения придерживался, кстати, и М. М. Щербатов.

Попытка ускорить ход истории в стремлении во что бы то ни стало уподобить Россию Европе, не считаясь с выработанным веками жизненным укладом своей страны, — такова главная, по мнению Карамзина, ошибка Петра I, по-своему отразившаяся и на политике его преемников на русском престоле.

Споры о Петре I и его роли в истории России не утихают до сих пор. Разноречивость мнений о нем не просто отражает разные ракурсы восприятия личности этого монарха как исторического деятеля. Она есть свидетельство борьбы мнений вокруг вопроса о путях развития России. Оценка фигуры Петра становится той точкой преломления мнений о прошлом и будущем страны, в которых скрещиваются разные концепции понимания хода истории, роли в ней личности; в которой трансформируются разные ипостаси трактовки этого выдающегося монарха — от обожествления личности Петра, уподобления его «вечному труженику» на троне и великому законодателю, до придания ему значения антихриста. И все это уходит своими корнями в XVIII век. Зарождение петровского мифа как одной из граней нашего исторического самосознания в русской культуре совершается именно в эту эпоху.

Ю. М. Стенник

Детальный анализ пьесы см.:

Болтин И. Н. Примечания на Историю древния и нынешния России г. Леклерка. СПб., 1788. Т. 1. С. 252-253.

Подробно этот вопрос рассмотрен мною в статье: А. Н. Радищев о значении Петра I в истории России // Русская литература. 2000. № 1.

Напечатать