Ребенок сидел у окна и считал ворон. Матери не было дома, она ушла на работу, оставив его наедине с модными телевизором и приставкой, которые она купила ему, считая, что этим решаться все проблемы по совместному времяпрепровождению ею с ребенком. Он уже наигрался в игры, и ему просто стало скучно. Все, что могло идти по телевизору интересное для него, в это время не показывали, поэтому он лишь вздыхал, и подумывал иногда о том, почему бы не соорудить чего нового с его большого набора конструктора. Но и эта идея казалась ему отчасти пустой, как и его игры. Даже в таком возрасте мы порой думаем о пустоте, она появляется раньше чем что либо в нашей жизни, и постепенно только становится больше. Продолжая планомерно покусывать губы, мальчик начинал представлять что-то, что помогало ему справиться с этой скукой навалившейся на него. Излюбленной темой его фантазий, хотя он и сам этого мог не замечать чаще, было представление того, что вот что-то пропадет из его жизни, и что происходит далее из этого. Фантазии и делятся можно сказать на два плана: одни - о том, чтобы создать то, чего нет, а другие - чтобы забрать то, что есть. И вот голова мальчика чаще работала во втором плане. Он фантазировал о смерти, это было так беззаботно, что можно было с головой погрузится в это. На его глаза иногда выступали слезы од представления того, как кому-то становится грустно. Кому-то обязательно должно было стать грустно. Если умирает мальчик, то всем остальным, если умирает кто-то другой, то мальчику. И вот так за очередной фантазией он внезапно задумался: -А что если смерть слышит, как он думает о ней, и это призывает ее стать на шаг ближе к нему? У мальчика по спине прошли мурашки от этой мысли. Он решил сесть за приставку, чтоб поиграть, но сердце продолжало щемить этим тяжелым ощущением непорядка. Ему нужно было разъяснение взрослого, который бы сказал, что то, что он подумал - ошибка. Дети порой верят, что взрослые действительно знают все, и с удовольствием повторяют все, что те говорят. Порой эта вера бывает очень опасна. Мальчик решил, что лучше он ляжет поспать, и он лег. Он укрылся одеялом до самого носа, так он делал, чтоб пока он засыпает, кто бы то ни было не видел его выражения лица и не мог определить, что он еще не уснул. С напряжением, но он таки заснул. Проснувшись, он удивился тому, что вокруг все еще светло, он посмотрел на время, он не помнил конкретно, сколько было, когда он засыпал, но ему показалось, что примерно тоже время было на часах и сейчас. Когда он открыл дверь, и вышел в коридор он увидел, что там очень темно, так темно не было даже ночью, казалось что у них не было в квартире окон, пропускающих даже малейший свет ночью, тем более учитывая, что сейчас должен был быть день. Он сделал шаг в пространство за дверью и услышал тихое посапывание сзади. Когда он повернулся, он увидел, что на кровати в комнате лежит мама мирно спящая, а свет выключен. За окном была ночь. Он не понял, что только что произошло, но сразу же решил вернуться в кровать к матери. Мальчик хотел разбудить маму, но думал о том, что он итак довольно часто будил ее, когда чего-то боялся посреди ночи, поэтому он просто решил лечь ей под бок, тем самым, успокоив себя от всех ночных страхов. Он закрыл глаза, и стал засыпать, продолжая слушать мерное посапывание мамы, но сердце продолжало тревожно биться, он почувствовал, как мама обняла его рукой, то ли случайно во сне, то ли она проснулась, он открыл глаза, чтоб посмотреть на нее, и весь обомлел от того, что его обнимала костлявая рука скелета с париком на голове, и что удивительно, у скелета были глаза причем такие, что описать их явным образом уж никак не удастся. Мальчик испугался, и попытался выбраться с кровати, но его слишком крепко обхватывала рука скелета. Со всеми метаниями кое-как он смог вытащить свое тело из этой цепкой хватки, и побежать к двери, выбежав за которую, он не почувствовал ничего явно пугающего, как в прошлый раз, он забежал в зал, в котором валялось множество вещей. Он пролез между стульев и кресел, спрятавшись там, и смотрел вперед, боясь дышать. Всем телом овладело одно лишь напряжение, он слышал звук, и понимал, что его ищут. Тут, он стал замечать движение со стороны холодильника, стоящего напротив, прямо из под него, начала формироваться некая черная масса, и последовательно выбираться оттуда, этого он никак не ожидал, сердце его замерло, а сам он просто хотел, чтоб все это поскорее закончилось. Это существо прошло направо, и когда мальчик уже решил, что оно удалилось, он услышал быстрые шаги, и испугался, когда оно засунуло свою голову прямо между стулом, за которым сидел мальчик, так что он мог видеть страшное гнилое лицо, куда страшнее того скелета, что лежал с ним в кровати. Мальчик открыл глаза, и понял, что лежит на кровати. В глазах все еще стоял этот образ. Он успокоился, и сел за конструктор, просидев за ним до момента, пока не пришла мама, а когда он услышал, как входная дверь открывается, побежал встречать ее вместе с тем, что он таки сконструировал. Он не знал, как назвать это, но был уверен в безупречности своего произведения. Он стоял у двери, и не замечал, что дверь открывается подозрительно долго. -Наверное, не тот ключ вставляет - подумал мальчик, и бросился к ящику с ключами, чтоб помочь маме, достав нужный ключ раньше нее. Он взял ключ, и по привычке стул, чтобы проверить в глазок, кто там, хотя он был совершенно уверен в том, что это мама. Он посмотрел в глазок, и ничего не увидел в прямом смысле этого слова, казалось, что за дверью либо очень темно, либо кто-то вставил палец в глазок. На улице и правда уже стоял поздний вечер, так что можно было списать и на первое, но мальчика что-то беспокоило, и он отошел от двери, не став даже спрашивать есть ли кто там. Он шел на носках, стараясь не издавать звуков. Он задумался, не зная, куда деваться, и первое, что пришло ему на ум, это спрятаться в тумбу, на которой всегда переобувались, приходя или уходя домой мама с мальчиком, она была довольно обширная и туда вполне можно было складывать вещи, он залез внутрь, и как можно тише прикрыл крышку. Со временем он услышал, как дверь открылась,. На время была тишина, как будто тот, кто был до того за дверью, стоит и прислушивается, есть ли кто не спящий, и есть ли кто вообще в доме. Человек вошел, закрыв за собой дверь, взяв при этом ключ лежащий на полке, который мальчик оставил перед тем, как спрятаться, и закрыл им дверь, дабы она не вызывала у людей подозрений, и пошел по комнатам, идя также осторожно. Мальчик подумал, что лежи он сейчас на кровати, ничего бы не смог услышать, только в коридоре звуки, которые проходили по нему доносились хорошо, в отличии от комнат. Мальчик боялся, что человек, который вошел знает о нем, и знает, что он где-то спрятался и сейчас начнет его искать, но человек со временем все беспечнее стал шуметь, лазя по комнатам, полностью ощутив видимо, что он здесь один. Мальчику было очень страшно. Тут он расслышал, как входная дверь начала открываться, по сердцу прошла огромная волна, вместе со звуком открывающейся двери, замер и человек похоже, шуршащий еще только что в комнате. Это мама вернулась домой с поздней смены. Он не стал ждать, и приподнял крышку, после чего хотел сказать маме, так, чтоб тот человек не услышал, о том, что нужно уходить отсюда. Мальчик не знал, опасен ли тот человек, и насколько, но чувствовал, что сейчас на волоске находится жизнь его матери. Когда он открыл крышку, вместо его матери перед ним стоял все тот же скелет, которого он видел в кровати. Он закричал, и проснулся. Ему хотелось плакать. Гораздо больше чем от его фантазий о смерти. Он сглотнул огромный ком, и сделал выдох, затем услышал как что-то то засмеялось неприятным смехом, и увидел гнилое чудовище лежащее рядом с ним. Он проснулся, но боялся открывать глаза, чтобы снова не увидеть чего-то, продолжая прокручивать в голове все, что только что "произошло" с ним. Когда он открыл глаза, и встал с кровати, он сразу стал пытаться ущипнуть себя или еще как либо доказать, что он не спит. Услышав, что входная дверь открывается, мальчик очень медленно стал подходить к ней, это происходило дольше обычного, и у мальчика опять побежал мороз по коже, но дверь таки открылась и на пороге стояла мама, которая спросила у мальчика, отчего у того такое выражение лица. И тогда мальчик побежал со слезами на глазах к матери, ошарашив ее крепким объятием, и словами: -Мама, я больше никогда не буду представлять, что ты умерла

Дети странный народ, они снятся и мерещатся. Перед ёлкой и в самую ёлку перед Рождеством, я всё встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем, – значит его всё же кто-то снаряжал, посылая. Он ходил «с ручкой»; это технический термин, значит – просить милостыню. Термин выдумали сами эти мальчики. Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; но этот не завывал и говорил как-то невинно и непривычно и доверчиво смотрел мне в глаза, – стало быть, лишь начинал профессию. На расспросы мои он сообщил, что у него сестра, сидит без работы, больная; может, и правда, но только я узнал потом, что этих мальчишек тьма-тьмущая: их высылают «с ручкой» хотя бы в самый страшный мороз, и если ничего не наберут, то наверно их ждут побои. Набрав копеек, мальчик возвращается с красными, окоченевшими руками в какой-нибудь подвал, где пьянствует какая-нибудь шайка халатников , из тех самых, которые, «забастовав на фабрике под воскресенье в субботу, возвращаются вновь на работу не ранее как в среду вечером». Там, в подвалах, пьянствуют с ними их голодные и битые жены, тут же пищат голодные грудные их дети. Водка, и грязь, и разврат, а главное, водка. С набранными копейками мальчишку тотчас же посылают в кабак, и он приносит еще вина. В забаву и ему иногда нальют в рот косушку и хохочут, когда он, с пресекшимся дыханием, упадет чуть не без памяти на пол,

…и в рот мне водку скверную
Безжалостно вливал…

Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь на фабрику, но всё, что он заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают. Но уж и до фабрики эти дети становятся совершенными преступниками. Они бродяжат по городу и знают такие места в разных подвалах, в которые можно пролезть и где можно переночевать незаметно. Один из них ночевал несколько ночей сряду у одного дворника в какой-то корзине, и тот его так и не замечал. Само собою, становятся воришками. Воровство обращается в страсть даже у восьмилетних детей, иногда даже без всякого сознания о преступности действия. Под конец переносят всё – голод, холод, побои, – только за одно, за свободу, и убегают от своих халатников бродяжить уже от себя. Это дикое существо не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли Бог, есть ли государь; даже такие передают об них вещи, что невероятно слышать, и, однако же, всё факты.

Достоевский. Мальчик у Христа на ёлке. Видеофильм

II. Мальчик у Христа на ёлке

Но я романист, и, кажется, одну «историю» сам сочинил. Почему я пишу: «кажется», ведь я сам знаю наверно, что сочинил, но мне всё мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне Рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз.

Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала с своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к её углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему наконец в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. «Очень уж здесь холодно», – подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел до подвала. Он еще бы и раньше пошел, да всё боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.

Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется – никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь – Господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.

Вот и опять улица, – ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это ёлка, а на ёлке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него, болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие – миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать её. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, Господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! Какой-то старичок сидит и будто бы играет на большой скрипке, два других стоят тут же и играют на маленьких скрипочках, и в такт качают головками, и друг на друга смотрят, и губы у них шевелятся, говорят, совсем говорят, – только вот из-за стекла не слышно. И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, – вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что такие есть! И плакать-то ему хочется, но так смешно-смешно на куколок. Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик: большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, – и присел за дровами: «Тут не сыщут, да и темно».

Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть: «Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, – подумал мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, – совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. «Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!»

– Пойдем ко мне на ёлку, мальчик, – прошептал над ним вдруг тихий голос.

Он подумал было, что это всё его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг, – о, какой свет! О, какая ёлка! Да и не ёлка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: всё блестит, всё сияет и кругом всё куколки, – но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.

– Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! – кричит ей мальчик, и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. – Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? – спрашивает он, смеясь и любя их.

– Это «Христова ёлка», – отвечают они ему. – У Христа всегда в этот день ёлка для маленьких деточек, у которых там нет своей ёлки… – И узнал он, что мальчики эти и девочки все были всё такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестнице к дверям петербургских чиновников; другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении , третьи умерли у иссохшей груди своих матерей (во время самарского голода) , четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду , и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…

А внизу, наутро, дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла еще прежде его; оба свиделись у господа бога в небе.

И зачем же я сочинил такую историю, так не идущую в обыкновенный разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне всё кажется и мерещится, что всё это могло случиться действительно, – то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об ёлке у Христа – уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать.

…и в рот мне водку скверную // Безжалостно вливал… – Неточная цитата из стихотворения Н. А. Некрасова «Детство» (1855), которое является второй редакцией стихотворения «Отрывок» («Родился я в губернии…», 1844). При жизни Некрасова и Достоевского «Детство» не было опубликовано, но ходило в списках. Когда и как с ним познакомился Достоевский, не ясно; тем не менее вся сцена спаивания малолетнего мальчика перекликается со следующим отрывком из «Детства»:

От матери украдкою
Меня к себе сажал
И в рот мне водку гадкую
По капле наливал:
«Ну, заправляйся смолоду,
Дурашка, подрастешь –
Не околеешь с голоду.
Рубашку не пропьешь!» –
Так говорил – и бешено
С друзьями хохотал,
Когда я, как помешанный,
И падал, и кричал…
(Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Л., 1981. Т. 1. С. 558).

…другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении… – Воспитательными домами назывались приюты для подкидышей и беспризорных младенцев. Внимание Достоевского было привлечено к Петербургскому воспитательному дому еще в 1873 г. заметкой в «Голосе» (1873. 9 марта), в которой излагалось письмо священника Иоанна Никольского о большой смертности среди питомцев этого заведения, розданных крестьянкам его прихода в Царскосельском уезде. В письме указывалось, что крестьянки берут детей для того, чтобы получить за них белье и деньги, а о младенцах не заботятся; в свою очередь доктора, выдающие документы на право взять ребенка, проявляют полное равнодушие и безразличие к тому, в чьи руки попадут дети. В майском выпуске «Дневника писателя», рассказывая о посещении Воспитательного дома, Достоевский упомянет о своем намерении «съездить в деревни, к чухонкам, которым розданы на воспитание младенцы» (см. с. 176).

Чухонец – финн.

…во время самарского голода… – В 1871 – 1873 гг. Самарскую губернию постигли катастрофические неурожаи, вызвавшие сильный голод.

…четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду… – «Московские ведомости» (1876. 6 янв.) привели запись из жалобной книги на ст. Воронеж о том, что в поезде, в вагоне третьего класса угорели мальчик и девочка и что состояние последней безнадежно. «Причина – смрад в вагоне, от которого бежали даже взрослые пассажиры».

Ребенок сидел у окна и считал ворон.
Матери не было дома, она ушла на работу, оставив его наедине с модными телевизором и приставкой, которые она купила ему, считая, что этим решаться все проблемы по совместному времяпрепровождению ею с ребенком.
Он уже наигрался в игры, и ему просто стало скучно. Все, что могло идти по телевизору интересное для него, в это время не показывали, поэтому он лишь вздыхал, и подумывал иногда о том, почему бы не соорудить чего нового с его большого набора конструктора.
Но и эта идея казалась ему отчасти пустой, как и его игры. Даже в таком возрасте мы порой думаем о пустоте, она появляется раньше чем что либо в нашей жизни, и постепенно только становится больше.
Продолжая планомерно покусывать губы, мальчик начинал представлять что-то, что помогало ему справиться с этой скукой навалившейся на него.
Излюбленной темой его фантазий, хотя он и сам этого мог не замечать чаще, было представление того, что вот что-то пропадет из его жизни, и что происходит далее из этого.
Фантазии и делятся можно сказать на два плана: одни - о том, чтобы создать то, чего нет, а другие - чтобы забрать то, что есть.
И вот голова мальчика чаще работала во втором плане.
Он фантазировал о смерти, это было так беззаботно, что можно было с головой погрузится в это. На его глаза иногда выступали слезы од представления того, как кому-то становится грустно. Кому-то обязательно должно было стать грустно. Если умирает мальчик, то всем остальным, если умирает кто-то другой, то мальчику.
И вот так за очередной фантазией он внезапно задумался:
-А что если смерть слышит, как он думает о ней, и это призывает ее стать на шаг ближе к нему?
У мальчика по спине прошли мурашки от этой мысли.
Он решил сесть за приставку, чтоб поиграть, но сердце продолжало щемить этим тяжелым ощущением непорядка. Ему нужно было разъяснение взрослого, который бы сказал, что то, что он подумал - ошибка.
Дети порой верят, что взрослые действительно знают все, и с удовольствием повторяют все, что те говорят.
Порой эта вера бывает очень опасна.
Мальчик решил, что лучше он ляжет поспать, и он лег.
Он укрылся одеялом до самого носа, так он делал, чтоб пока он засыпает, кто бы то ни было не видел его выражения лица и не мог определить, что он еще не уснул.
С напряжением, но он таки заснул.
Проснувшись, он удивился тому, что вокруг все еще светло, он посмотрел на время, он не помнил конкретно, сколько было, когда он засыпал, но ему показалось, что примерно тоже время было на часах и сейчас.
Когда он открыл дверь, и вышел в коридор он увидел, что там очень темно, так темно не было даже ночью, казалось что у них не было в квартире окон, пропускающих даже малейший свет ночью, тем более учитывая, что сейчас должен был быть день.
Он сделал шаг в пространство за дверью и услышал тихое посапывание сзади.
Когда он повернулся, он увидел, что на кровати в комнате лежит мама мирно спящая, а свет выключен. За окном была ночь.
Он не понял, что только что произошло, но сразу же решил вернуться в кровать к матери. Мальчик хотел разбудить маму, но думал о том, что он итак довольно часто будил ее, когда чего-то боялся посреди ночи, поэтому он просто решил лечь ей под бок, тем самым, успокоив себя от всех ночных страхов.
Он закрыл глаза, и стал засыпать, продолжая слушать мерное посапывание мамы, но сердце продолжало тревожно биться, он почувствовал, как мама обняла его рукой, то ли случайно во сне, то ли она проснулась, он открыл глаза, чтоб посмотреть на нее, и весь обомлел от того, что его обнимала костлявая рука скелета с париком на голове, и что удивительно, у скелета были глаза причем такие, что описать их явным образом уж никак не удастся. Мальчик испугался, и попытался выбраться с кровати, но его слишком крепко обхватывала рука скелета. Со всеми метаниями кое-как он смог вытащить свое тело из этой цепкой хватки, и побежать к двери, выбежав за которую, он не почувствовал ничего явно пугающего, как в прошлый раз, он забежал в зал, в котором валялось множество вещей. Он пролез между стульев и кресел, спрятавшись там, и смотрел вперед, боясь дышать. Всем телом овладело одно лишь напряжение, он слышал звук, и понимал, что его ищут.
Тут, он стал замечать движение со стороны холодильника, стоящего напротив, прямо из под него, начала формироваться некая черная масса, и последовательно выбираться оттуда, этого он никак не ожидал, сердце его замерло, а сам он просто хотел, чтоб все это поскорее закончилось.
Это существо прошло направо, и когда мальчик уже решил, что оно удалилось, он услышал быстрые шаги, и испугался, когда оно засунуло свою голову прямо между стулом, за которым сидел мальчик, так что он мог видеть страшное гнилое лицо, куда страшнее того скелета, что лежал с ним в кровати. Мальчик открыл глаза, и понял, что лежит на кровати.
В глазах все еще стоял этот образ.
Он успокоился, и сел за конструктор, просидев за ним до момента, пока не пришла мама, а когда он услышал, как входная дверь открывается, побежал встречать ее вместе с тем, что он таки сконструировал. Он не знал, как назвать это, но был уверен в безупречности своего произведения.
Он стоял у двери, и не замечал, что дверь открывается подозрительно долго.
-Наверное, не тот ключ вставляет - подумал мальчик, и бросился к ящику с ключами, чтоб помочь маме, достав нужный ключ раньше нее.
Он взял ключ, и по привычке стул, чтобы проверить в глазок, кто там, хотя он был совершенно уверен в том, что это мама.
Он посмотрел в глазок, и ничего не увидел в прямом смысле этого слова, казалось, что за дверью либо очень темно, либо кто-то вставил палец в глазок.
На улице и правда уже стоял поздний вечер, так что можно было списать и на первое, но мальчика что-то беспокоило, и он отошел от двери, не став даже спрашивать есть ли кто там.
Он шел на носках, стараясь не издавать звуков.
Он задумался, не зная, куда деваться, и первое, что пришло ему на ум, это спрятаться в тумбу, на которой всегда переобувались, приходя или уходя домой мама с мальчиком, она была довольно обширная и туда вполне можно было складывать вещи, он залез внутрь, и как можно тише прикрыл крышку.
Со временем он услышал, как дверь открылась,. На время была тишина, как будто тот, кто был до того за дверью, стоит и прислушивается, есть ли кто не спящий, и есть ли кто вообще в доме.
Человек вошел, закрыв за собой дверь, взяв при этом ключ лежащий на полке, который мальчик оставил перед тем, как спрятаться, и закрыл им дверь, дабы она не вызывала у людей подозрений, и пошел по комнатам, идя также осторожно. Мальчик подумал, что лежи он сейчас на кровати, ничего бы не смог услышать, только в коридоре звуки, которые проходили по нему доносились хорошо, в отличии от комнат.
Мальчик боялся, что человек, который вошел знает о нем, и знает, что он где-то спрятался и сейчас начнет его искать, но человек со временем все беспечнее стал шуметь, лазя по комнатам, полностью ощутив видимо, что он здесь один.
Мальчику было очень страшно.
Тут он расслышал, как входная дверь начала открываться, по сердцу прошла огромная волна, вместе со звуком открывающейся двери, замер и человек похоже, шуршащий еще только что в комнате.
Это мама вернулась домой с поздней смены.
Он не стал ждать, и приподнял крышку, после чего хотел сказать маме, так, чтоб тот человек не услышал, о том, что нужно уходить отсюда.
Мальчик не знал, опасен ли тот человек, и насколько, но чувствовал, что сейчас на волоске находится жизнь его матери.
Когда он открыл крышку, вместо его матери перед ним стоял все тот же скелет, которого он видел в кровати. Он закричал, и проснулся. Ему хотелось плакать. Гораздо больше чем от его фантазий о смерти.
Он сглотнул огромный ком, и сделал выдох, затем услышал как что-то то засмеялось неприятным смехом, и увидел гнилое чудовище лежащее рядом с ним.
Он проснулся, но боялся открывать глаза, чтобы снова не увидеть чего-то, продолжая прокручивать в голове все, что только что "произошло" с ним.
Когда он открыл глаза, и встал с кровати, он сразу стал пытаться ущипнуть себя или еще как либо доказать, что он не спит.
Услышав, что входная дверь открывается, мальчик очень медленно стал подходить к ней, это происходило дольше обычного, и у мальчика опять побежал мороз по коже, но дверь таки открылась и на пороге стояла мама, которая спросила у мальчика, отчего у того такое выражение лица. И тогда мальчик побежал со слезами на глазах к матери, ошарашив ее крепким объятием, и словами:
-Мама, я больше никогда не буду представлять, что ты умерла

26 декабря 1875 года Ф. М. Достоевский вместе с дочерью Любой побывал на детском балу и рождественской ёлке, устроенной в Петербургском клубе художников. 27 декабря Достоевский и А. Ф. Кони прибыли в Колонию для малолетних преступников на окраине города на Охте, возглавляемой известным педагогом и писателем П. А. Ровинским. В эти же предновогодние дни ему несколько раз на улицах Санкт-Петербурга встретился нищий мальчик, просивший милостыню («мальчик с ручкой»). Все эти предновогодние впечатления легли в основу рождественского (или святочного) рассказа «Мальчик у Христа на ёлке».

С другой стороны, рассказ тесно перекликается с сюжетом баллады «Ёлка сироты» («нем. Des fremden Kindes heiliger Christ») 1816 года Фридриха Рюккерта, — немецкого поэта-романтика. В то же время Достоевский, соблюдая традиции классиков святочного рассказа Г. Х. Андерсена («Девочка с серными спичками») и Ч. Диккенса («Рождественские рассказы»), максимально наполнил короткий аллегорический рассказ реалиями жизни большого города. В данном случае, речь идёт о С-Петербурге, чьё холодное в прямом и переносном смысле великолепие противопоставлено провинциальному мраку неназванной родины мальчика, где однако же у него всегда были еда и тепло. Тема голодного и нищего ребёнка была начата писателем в 40-х годах произведениями «Бедные люди», «Ёлка и свадьба», и автор не отступал от неё в течение всей жизни вплоть до «Братьев Карамазовых».

Достоевский приступил к рассказу 30 декабря 1875 года, и к концу января «Мальчик у Христа на ёлке» был опубликован наряду с другими материалами о «русских теперешних детях» в январском выпуске «Дневника писателя». В первом выпуске своего возобновлённого издания Достоевский намеревался сообщить своим читателям «кое-что о детях вообще, о детях с отцами, о детях без отцов в особенности, о детях на ёлках, без ёлок, о детях преступниках…». Рассказу «Мальчик у Христа на ёлке» в «Дневнике писателя» предшествовала маленькая главка «Мальчик с ручкой», и все вместе взятые материалы двух первых глав «Дневника писателя» (в первой главе писатель поместил свои публицистические размышления на ту же тему) были объединены темой сострадания к детям.

Федор Достоевский - Мальчик у Христа на елке. Святочный рассказ:

I Мальчик с ручкой

…И в рот мне водку скверную
Безжалостно вливал.

Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь на фабрику, но все, что он заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают. Но уж и до фабрики эти дети становятся совершенными преступниками. Они бродяжат по городу и знают такие места в разных подвалах, в которые можно пролезть и где можно переночевать незаметно. Один из них ночевал несколько ночей сряду у одного дворника в какой-то корзине, и тот его так и не замечал. Само собою, становятся воришками. Воровство обращается в страсть даже у восьмилетних детей, иногда даже без всякого сознания о преступности действия. Под конец переносят все - голод, холод, побои, - только за одно, за свободу, и убегают от своих халатников бродяжить уже от себя. Это дикое существо не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли бог, есть ли государь; даже такие передают об них вещи, что невероятно слышать, и, однако ж, все факты.

II Мальчик у Христа на елке

Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала с своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к ее углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему, наконец, в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. «Очень уж здесь холодно», - подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да все боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.

Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется - никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь - господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.

Вот и опять улица, - ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно: как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, и на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие - миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! Какой-то старичок сидит и будто бы играет на большой скрипке, два других стоят тут же и играют на маленьких скрипочках, и в такт качают головками, и друг на друга смотрят, и губы у них шевелятся, говорят, совсем говорят, - только вот из-за стекла не слышно. И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, - вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что такие есть! Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик; большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, - и присел за дровами: «Тут не сыщут, да и темно».

Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть! «Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, - подумал, мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, - совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. «Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!»

Пойдем ко мне на елку, мальчик, - прошептал над ним вдруг тихий голос.

Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг, - о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом все куколки, - но нет, это все мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.

Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! - кричит ей мальчик и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. - Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? - спрашивает он, смеясь и любя их.

Это «Христова елка», - отвечают они ему. - У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки… - И узнал он, что мальчики эти и девочки все были все такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей (во время самарского голода), четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…

А внизу, наутро, дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла еще прежде его; оба свиделись у господа бога в небе.

И зачем же я сочинил такую историю, так не идущую в обыкновенный разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне все кажется и мерещится, что все это могло случиться действительно, - то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа - уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать.