Стихотворение "бессонница, гомер, тугие паруса" мандельштам осип эмильевич. Анализ стихотворения «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» Мандельштама О э мандельштам бессонница гомер тугие паруса

1891 — 1921 годы. Сборник "Камень".

"Бессонница. Гомер. Тугие паруса" 1915.

Анализ стихотворения "Бессонница. Гомер. Тугие паруса…". 1915.

Мандельштам утверждает в своих стихах единство культурных пластов. По воспоминаниям А. Ахматовой, на вопрос, что такое акмеизм, поэт ответил: "Тоска по мировой культуре". Неслучайно в его стихи, неразрывно связанные с современностью, органично вплетены образы, мотивы Гомера и Расина, Пушкина и Диккенса, готика и ампир, античность и классицизм.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи —

На головах царей божественная пена —

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер — все движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Вопросы на выявление общего представления о стихотворении в целом.

Фронтальная работа.

1. Чем привлекло это стихотворение, какие чувства вызывало? Какие образы создаются? Какие строчки отражают главную мысль?

2. Какова история создания этого стихотворения?

3. Что происходит с лирическим героем? Как в стихотворении передано ощущение бессонницы?

Вопросы для анализа стихотворения в группах.

В помощь учащимся предлагаются словари, выдержки из статей литературоведов.

Образ кораблей.

1. Почему образ кораблей мы лучше всего видим?

2. Какие корабли: движущиеся или неподвижные? Обратите внимание на глаголы, типы предложений, размер стиха.

3. Обратите внимание на время глаголов в первых двух строфах, на наречие, связанное с понятием времени. Что вы заметили?

Образы ахейцев и Елены.

4. Какая роль отводится слову журавлиный ? С какими ассоциациями связано это слово у вас?

5. Образ Елены — средоточие всех нитей стихотворения. Что нам известно об этом образе?

6. Почему в стихотворении слово Елена рифмуется с сочетанием ? Как вы понимаете эту строчку?

Образы моря и Гомера.

7. Какие ассоциации у вас возникают в связи с парой слов: и море и Гомер , объединённых союзом и и словом всё (море+Гомер=всё)?

8. Как вы полагаете, в каком значении употреблено поэтом словослушать?

9. Какой образ моря создаётся в стихотворении? Какой общий эмоциональный тон эпитетов? Как подчёркивает поэт судьбоносность выбора лирического героя с помощью звукописи?

Предполагаемые ответы.

1. Чем привлекло это стихотворение, какие чувства вызвало? Какие образы создаются? Какие строчки отражают главную мысль?

Стихотворение привлекает спокойствием, таинственностью, величием. Создаются образы ахейцев из "Илиады" Гомера, кораблей, моря, лирического героя. Главная мысль в строчке: всё движется любовью.

2. Привлечём известные факты, связанные с историей создания этого стихотворения.

По одной из версий, на данное стихотворение Мандельштама вдохновил найденный Максимилианом Волошиным, у которого он гостил в Коктебеле, обломок древнего корабля. Однако тематика античности в целом характерна для ранних стихов Мандельштама. Увлечение поэта древним миром - это его стремление к эталону красоты и к основе, породившей данную красоту.

Тема моря, как и тема античности в стихотворении не случайна, и вызвана не только местом рождения стихотворения: Мандельштам первый раз оказался в Коктебеле именно в июне 1915 г. Многими критиками отмечено, что Мандельштам предпочитает всем стихиям воду. При этом его предпочтение - не стремительные потоки, падающие с небес или мчащиеся по горам; его привлекает спокойное и вечное движение: равнинные реки, озера, но чаще - самая грандиозная форма - океан, величественно катящий огромные валы. Тема моря неразрывно связана с темой античности: и то, и другое величественно, грандиозно, спокойно, таинственно.

Известен тот факт, что О.Мандельштам в этот период жизни был влюблён в М.Цветаеву, но она не отвечала ему взаимностью.

3. Что происходит с лирическим героем? Как в стихотворении передано ощущение бессонницы?

Лирического героя мучает бессонница. На берегу Чёрного моря он читает Гомера, размышляет о том, что и ахейцы, и Гомер были вдохновлены любовью. Гомер — прошлое - ,молчит. А море, чья божественная пена была на головах царей, шумит, подходит к изголовью лирического героя. И оно движется любовью, связывая прошлое с настоящим.

Ощущение бессонницы великолепно передано действием: "Я список кораблей прочел...". Поэт обращается ко второй песне "Илиады" Гомера "Сон Беотия, или перечень кораблей", посвященной отплытию кораблей на осаду Трои. Список кораблей греков, идущих походом на Трою из "Илиады" Гомера, содержит 1186 названий кораблей с именами полководцев и описаниями на 366 строках. Бесконечность боевого списка кораблей и создает ощущение бесконечности этой ночи.

Работа над образом кораблей.

1. Почему образ кораблей мы лучше всего видим?

Образ кораблей: увидеть их помогает эпитет тугие паруса , сравнение с поездом журавлиным, журавлиным клином. Возникает зрительный образ.

2. Какие вы видите корабли, движущиеся или неподвижные? Обратите внимание на глаголы, типы предложений, размер стиха.

Корабли движутся очень быстро, по ветру: тугие паруса. Быстроту движения подчёркивает сравнение с журавлями: корабли летят, метафора над Элладою когда-то поднялся усиливает образ движения-полёта. Кажется, что корабли движутся не по морю, а над землёй.

Попробуем ещё раз перечитать строчки, в которых создаётся образ кораблей. Обычно движение передаётся с помощью быстрой смены глаголов, энергичных слов, большого количества согласных, в которых преобладает голос (сонорных, звонких, требующих сильной артикуляции), энергичного ритма. У Мандельштама в движении кораблей нет стремительности. Напротив, создаётся ощущение замедленности, длительности. Глаголов очень мало, большинство предложений назывные или неполные. Да и имеющиеся глаголы в результате инверсии теряют свою силу: поставлены в конец предложения.

Стихотворение написано шестистопным ямбом. Это самая длинная из употребительных в русском стихосложении ямбических строк — александрийский стих. Благодаря интонации раздумья, созерцанья этот размер издавна употребляется в философской и медитативной лирике, а также в таком жанре, как элегия. Подобный непринужденный, лишенный поэтической сглаженности ритм создает ощущение свободного прозаического разговора - спокойного размышления вслух. Для передачи движения потребовался бы более энергичный размер: "маршевая" одическая строфа и связанный с нею четырёхстопный ямб. Противоречие между звучанием и видением налицо.

3. Обратите внимание на время глаголов в первых двух строфах, на наречие, связанное с понятием времени. Что вы заметили?

Первая строфа - глаголы прошедшего времени. Когда-то усиливает значение прошедшего времени - так давно, что уже невозможно выяснить точное время события. Вторая строфа-настоящее время: плывёте.

Вывод

Итак, перед нами корабли, если так можно сказать, в неподвижном движении, поэтом создан образ застывшего времени - прошедшего, вечно остающегося настоящим. В реальности культуры время не совпадает с астрономическим. Оно может останавливаться, повторяться, пересекаться с другим. Искусство способно преодолеть время. Культура — связующее начало в истории, она обеспечивает непрерывность и преемственность развития человеческой цивилизации.

Работа над образом ахейцев и Елены.

4. Вы уже заметили, что слово журавлиный употреблено дважды. Какая же роль ему отводится? С какими ассоциациями связано это слово у вас?

Осень. Косяк журавлей. Длинные, изящные, вытянутые очертания. Плавный размах вытянутых крыльев. Светлая грусть. Курлыканье, надрывающее душу. Крик журавлей ассоциируется с плачем (отсюда многочисленные легенды и предания, в том числе и в античной мифологии, связывающие журавлей с плакальщиками на похоронах, душами умерших).

Постепенно и плавно мысли поэта со списка кораблей, переходят на цели, ахейцев. И это приводит к мысли, что причина, движущая огромное войско - любовь: "Когда бы не Елена, // Что Троя вам одна, ахейские мужи?"

Это очень напоминает воздействие перечня кораблей у Гомера на слушателей: список кораблей подводит их к философским размышлениям о жизни; у Мандельштама тоже.

5. Образ Елены — средоточие всех нитей стихотворения. Что нам известно об этом образе?

Елена — двойственный образ. О ней можно было бы сказать словами Блока: красота страшна. Она приносит и радость, и горе всем, кто её видит.

Происхождение её божественно: отец Елены — сам Зевс, мать — богиня возмездия Немезида. Елена появляется из яйца, Леда её находит и воспитывает. Самим рождением Елена предназначена быть карой судьбы. Прекраснейшая из женщин, она вызывает зависть Афродиты, богини красоты, одновременно являясь сильнейшим её оружием. Сам слух о красоте Елены способен вызвать распри: все эллинские вожди и герои сватаются к ней. Чтобы предотвратить столкновение, они дают клятву защищать честь того, кто станет супругом Елены.

Елена принесёт боль и бесчестье своему мужу Менелаю, смерть Парису, с которым она сбежит, не в силах противиться страсти, внушённой Афродитой. Город, приютивший беглянку — Троя, - будет разрушен до основания. Большинство женихов Елены, отправившиеся к стенам Трои, погибнут.

Ахейское войско, готовое побить царицу камнями, остановится перед её красотой, и она будет возвращена домой, в Спарту, с почётом и торжеством.

Елена — значит факел, светоч .

Это имя-средоточие всех линий стихотворения. Цель движения, порождающая и останавливающая его. Начало жизни и гибель, что проявляется в сочетаниях длинный выводок — поезд журавлиный. Обратимся к словарю Даля. Поезд — несколько совместных повозок, едущих по одному пути; торжественная, обрядовая езда или процессия. В словаре даются два примера наиболее употребительных сочетаний слова во втором значении: свадебный поезд — похоронный поезд . И все смыслы являются реализованными у Мандельштама. Вот откуда сравнение у Мандельштама кораблей именно с журавлями.

6. Почему в стихотворении слово Елена рифмуется с сочетанием на головах царей божественная пена ? Как вы понимаете эту строчку?

Божественная пена и Елена срифмованы не случайно.

Обратимся к словарю Даля. Божественный — свойственный Богу, исходящий от Него; Ему подобный, высокий, превосходный, прекрасный, несравнимый, недостижимый. Выходит, что пена — божественно — прекрасна, она, лёгкая и тающая, прекраснее земного венца настолько, насколько путь к Елене значительнее пути к богатствам Илиона.

Вывод

Путь к Трое — путь к небытию и, одновременно движение к красоте, вызванное любовью, движение, которое и есть полнота бытия, сама жизнь и, в то же время, смерть. Ахейские мужи, мудрые, величественные, сильные, гордые, коронованы божественной пеной на царство. И царство это — вечность.

Работа над образами Гомера и моря.

7. Какие ассоциации у вас возникают в связи с парой слов: и море и Гомер , объединённых союзоми и словом всё ?

В III строфе звучит основная мысль стихотворения. Здесь впервые в стихотворении появляется союз и в усилительном значении. Он усиливает соединение, практически ставит знак равенства между двумя понятиями: море, Гомер — и объединяет их словомвсё.

В XVII-XVIII веке слово Гомер писалось Омир или Омер. Слова составлены из одних и тех же букв, перед нами анаграмма. В поэзии цель такого приёма - создать не существующую вне данного текста связь между значениями слов.

Безличное и личность

природа и человек

жизнь и искусство

хаос и разум

стихия и культура

бесформенность и форма

вечность и остановленный человеком миг и т. д.

Вывод

Можно сказать, что это противоположные понятия, составляющее единое целое.

Строгая формула: , казалось бы, должна замыкать стихотворение. Но вот новый вопрос: Кого же слушать мне? И мы возвращаемся в реальность, к лирическому герою.

8. Как вы полагаете, в каком значении употреблено поэтом словослушать ?

Поступать, как заповедано говорящим. От этого зависит судьба лирического героя.

9. Какой образ моря создаётся в стихотворении? Какой общий эмоциональный тон эпитетов? Как подчёркивает поэт судьбоносность выбора лирического героя с помощью звукописи?

Море грозное, витийствующее, в вечном движении, чёрное, грохот тяжкий — неизбежность, грозная сила, может быть, даже враждебность. Таков общий эмоциональный тон.

Ассонанс на о . Этот гласный звук считается "тёмным, гулким, грозным". (А — тёплый, светлый — было в словах Елена, божественная пена). Эмоциональный тон сочетается со звукописью.

Вывод

И вот теперь, когда грозная сила, каким бы ни было её имя — стихия, судьба, рок — вплотную приближается к изголовью лирического героя (героя незащищённого) стихотворение завершено. Мало подвести итог: И море, и Гомер — всё движется любовью , нужно ещё отдаться этому движению, подчиниться всеобщему закону, как подчинились року ахейцы, отправляясь к стенам Трои. Вот откуда бессонница лирического героя. Жить полной жизнью, стремиться к красоте, любить - очень нелегко, на это требуется мужество и душевные силы.

Вывод. Особенности поэтики раннего Мандельштама :

• архитектурность,
• отношение к слову как к строительному материалу (слово — камень),
• понимание искусства как связующей нити между поколениями,
• мотивы созидания, творчества, жизнеутверждения.

Домашнее задание:

Учащиеся читают сборник "Камень". Выполняют письменно задания С3, С4. Учат наизусть одно из понравившихся стихотворений.

Примеры домашних работ:

С какими образами стихотворения "Бессонница. Гомер. Тугие паруса..." связано представление лирического героя о жизни?

В стихотворении Мандельштама перед нами проходит ряд образов: лирический герой, Гомер, море. Лирический герой мучается бессонницей, перед ним стоит трудный жизненный выбор. Он размышляет о жизни и поэтому читает поэму Гомера "Илиаду", её вторую главу, где содержится перечень кораблей ахейцев (более тысячи имён и названий), стремящихся в Трою, чтобы выполнить своё обещание и возвратить Елену, похищенную Парисом, её законному супругу Менелаю. Ахейцы, выполнившие свой долг, осмелившиеся противиться судьбе, богам, проявившие мужество, отстоявшие своё человеческое достоинство ценою жизни, венчаны "божественной" пеной на вечность. "Илиада" и её творец Гомер бессмертны, благодаря искусству, по мнению Мандельштама, осуществляется связь поколений. Лирический герой воздаёт должное ахейским мужам и горюет об их трагической судьбе: "сей длинный выводок, сей поезд журавлиный" (в мифологии журавли-плакальщики на похоронах или души умерших, что нашло отражение и в стихотворении Гамзатова "Журавли").

Строчка "И море, и Гомер — всё движется любовью" противопоставляет и одновременно объединяет образы Гомера и моря. И если Гомер здесь — олицетворение искусства, античной культуры, подвига прошлых поколений, то море — природа, составляющей которой является и человек, реальная жизнь лирического героя. "Гомер молчит". Теперь перед лирическим героем стоит выбор: как ему поступать. И сделать его не просто: "И море чёрное, витийствуя, шумит // И с тяжким грохотом подходит к изголовью".

Щёголева Татьяна. 11И. 2009г.

Ниже не приводятся указания на переклички с другими сочинениями Мандельштама: такие сведения полезны, если способны прояснить содержание комментируемого текста, и избыточны, если в нем нет темнот. Ответов на вопросы «а мог ли автор это читать» и «отдавал ли автор себе отчет...» комментатор не искал, полагая, что комментарий есть свидетельство не об авторе, а о языке. Приводимые ниже указания на переклички текста Мандельштама с сочинениями других авторов призваны помочь читателям оценить ресурсы поэтического языка и его способность к саморефлексии.

Комментируемый текст:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи –

На головах царей божественная пена –

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер – все движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Комментатор считает своим приятным долгом выразить признательность М. Бобрик, В. Брайнину-Пассеку, А. Жолковскому, О. Лекманову, Н. Мазур, Н. Охотину, О. Проскурину, Е. Сошкину и М. Федоровой за помощь в работе.

Материалы к комментарию:

Бессонница – Наряду с произведениями таких авторов, как Сапфо и Ду Фу, Петрарка и Шекспир, Гейне и Малларме, комментируемый текст включают в антологии литературы о бессоннице (см.: Acquainted with the Night: Insomnia Poems. N. Y., 1999; Schlaflos: Das Buch der hellen Naechte. Lengwil, 2002 ), однако составить по нему представление о русской традиции в освоении этой темы затруднительно. В нем отсутствуют, например, обязательные для большинства русских «стихов, сочиненных во время бессонницы» мотивы тревоги: «Что тревожишь ты меня?» (Пушкин), «Меня тревожит непощадно» (Языков), «Вежды сомкну лишь – и сердце встревожено» (Бенедиктов), «И вовсе я не мог сомкнуть / Встревоженные очи» (Огарев), «Опять в моей душе тревоги и мечты» (Апухтин), «Пред ними сердце вновь в тревоге и в огне» (Фет), «И тревожной бессонницы прочь / Не прогонишь в прозрачную ночь» (Блок) и/или томления: «Часы томительного бденья» (Пушкин), «Томительная ночи повесть!» (Тютчев), «Как утомительны и сонны / Часы бессонницы моей!» (Языков), «В час томительного бденья» и «Отчего в часы томленья» (Ап. Григорьев), «И только ты в тиши томишься одиноко» и «Тайна, вечная, грозная тайна томит / Утомленный работою ум» (Надсон), «А сердце грешное томит меня своим / Неправосудьем нестерпимым» (Фет), «Томя и нежа ожиданьем» (Анненский). Текст Мандельштама ближе к сочинениям, описывающим погружение в сон – под влиянием морской качки, шума прибоя, утомления от чтения или подсчета воображаемых одинаковых объектов; только у Мандельштама используется не одно, а все названные снотворные средства.

Бессонница. Гомер – Свобода от внешнего зрения, обретаемая благодаря сну или слепоте, есть условие сверхвидения: «Я сладко усыплен моим воображеньем, / И пробуждается поэзия во мне» (Пушкин), «O, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем, / Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен, / Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье» (А. К. Толстой).

Бессонница. Гомер. Тугие паруса – Номинативный строй зачина (ср. в других ноктюрнах: «Шепот, робкое дыханье...», «Ночь, улица, фонарь, аптека...»; см.: Nilsson N. A. Osip Mandel’štam. Stockholm, 1974. P. 36 ) придает ему видимость законченной конструкции, что повышает его пригодность как материала для цитирования – благоговейного: «И нет иных примет, дарованных от века, / лишь стоит повторить, припомнить голоса: / Ночь, улица, фонарь, аптека... / Бессонница. Гомер. Тугие паруса» (Ковалев) или травестийного: «Бессонница. Гарем. Тугие телеса» (Гандельсман).

Бессонница. Гомер. Тугие паруса... список кораблей – Гомер служит не только образцом благодатной свободы от внешнего зрения, но и средством погружения в транс: занимающее около трети объема 2-й песни «Илиады» повествование об ахейских военачальниках, приведших свои корабли под Трою, имеет репутацию утомительного лектюра: «Этот свод легенд о дружинниках Агамемнона, иногда просто их перечень, кажется нам теперь довольно скучным» (Анненский, «Что такое поэзия?»; см.: Nilsson. Op. cit., 37–38 ). В переводе Гнедича 2-я песнь «Илиады» озаглавлена «Сон. Беотия, или Перечень кораблей» – в ней Зевс велит богу сна: «Мчися, обманчивый Сон, к кораблям быстролетным ахеян».

прочел до середины – Впоследствии здесь расслышат голос Данте: «„Бессонница, Гомер, тугие паруса...“ / Он список кораблей прожил до середины» (Строчков) и «Земную жизнь, как список кораблей, / я прочитал едва до середины» (Кудинов).

Бессонница... журавлиный – Ср. впоследствии: «Когда бессонница, птицы – испытанная компания», «было птиц до потери счета» (Сошкин).

кораблей... как журавлиный – В «Илиаде» воины уподоблены птицам, в том числе летящим журавлям (см.: Terras V. Classical Motives in the Poetry of Osip Mandel’štam // Slavic and East European Journal. 1965. Vol. 10, no. 3. P. 258 ). Параллелизм кораблей и птиц, в развернутом виде отсутствующий в «Илиаде», не редкость в русской поэзии: «Но вот в тумане там, как стая лебедей, / Белеют корабли, несомые волнами» (Батюшков), «Там корабли ахейцев смелых, / Как строи лебедей веселых, / Летят на гибель, как на пир» (Глинка), «Кораблей крылатых стадо» (Шевырев), «Чу, пушки грянули! крылатых кораблей / Покрылась облаком станица боевая, / Корабль вбежал в Неву – и вот среди зыбей, / Качаясь, плавает, как лебедь молодая» и «Плывет корабль, как лебедь громовержец...» (Пушкин), «Корабль <…> прострет крылатый ход» (Кюхельбекер), «Когда станица кораблей, / Шумя обширными крылами, / Ряды бушующих валов / Высокой грудью раздвигает / И в край родимый прилетает» (Языков), «Лети ж, корабль крылатый мой» (А. К. Толстой), «Как на распущенных крылах, / Летел корабль» (А. Майков), «Крылатые белеют корабли» (Мережковский), «Мелькал корабль, с зарею уплывавший <…> как лебедь белый, крылья распластавший» (Белый), «О пристани / Крылатых кораблей» (Волошин). И наоборот, полет может представать плаваньем: «Веселый жаворонок вьется / И тонет в зыбях голубых, / По ветру песни рассыпая! / Когда парит орел над высью скал крутых, / Широкие ветрила расстилая, / И через степь, чрез бездны вод / Станица журавлей на родину плывет» (Веневитинов; в оригинале, у Гете, мотив плаванья отсутствует). Если воинство подобно птицам, то верно и обратное: «А выше – строем / Иль острым клином, / Подобно войску, / Через все небо / Перелетает / Полк журавлей» (А. Майков). Милитаризация воздуха повысит спрос на эту метафорику: «Над ними, в облаках, смотри, вблизи, вдали, / Стальные реют журавли, – / То наши чудо-самолеты!» (Бедный), «И, построенные к бою, / Пролетают над тобою / В синем небе журавли. / Ты скомандовал: – Летите! – / И уже они вдали» (Барто), «Кто взовьётся и собьёт / Этот чёрный самолёт? <…> И взлетели над полями / Журавли за журавлями, / И в атаку понеслись: / „Ну, проклятый, берегись!“» (Чуковский). В песне 1970-х павшие воины перевоплощаются в летящих журавлей, и «в том строю есть промежуток малый – / Быть может, это место для меня!» (Гамзатов, пер. Гребнева) – мотив, который в центонную эпоху соединится с кораблями Мандельштама: «в списке кораблей / есть место для меня» (Стариковский).

Бессонница … кораблей... как журавлиный – Подобие в рисунке движения и форме корпуса, а также сходство (фонетическое и морфологическое) самих слов «корабли» и «журавли» сделало их членами квазифольклорного параллелизма – от «У нее корабли в море, у него – журавли в небе» (Бестужев-Марлинский, «Роман и Ольга») до «Журавль по небу летит, корабль по морю идет» (Ким), а также рифменной парой, начиная самое позднее с Блока: «И на вьюжном море тонут / Корабли. / И над южным морем стонут / Журавли». У Мандельштама этот параллелизм, усиленный фигурой сравнения, мотивирует смешение двух снотворных практик – чтения скучного текста и подсчета животных одного вида. Ср. впоследствии: «Корабль, журавль, сон» (Львовский).

поезд журавлиный – Возможно, перевод выражения «Kranichzug» («Zug der Kraniche»), встречающегося, например, у Шиллера («Was ist’s mit diesem Kranichzug?») и в сцене с Еленой Прекрасной в «Фаусте» («...gleich der Kraniche / Laut-heiser klingendem Zug»; ср.: Nilsson. Op. cit., 39 ).

журавлиный... в чужие рубежи – Ср.: «В степи кричали журавли, / И сила думы уносила / За рубежи родной земли» (Фет). У русских и советских авторов образ улетающих журавлей нередко сопутствует размышлениям об отчизне и чужбине: «Их гостем посетит минутным / Журавль, пустынник кочевой. / О, где тогда, осиротелый, / Где буду я! К каким странам, / В какие чуждые пределы / Мчать будет гордо парус смелый / Мой челн по скачущим волнам!» (Давыдов), «Я кричу кораблям, / Я кричу журавлям. / – Нет, спасибо! – я громко кричу. – / Вы плывите себе! / И летите себе! / Только я никуда не хочу <…> Я отсюда / Совсем / Никуда / Не хочу! / Я останусь в Советской Стране!» (Хармс), «Летят перелетные птицы / В осенней дали голубой, / Летят они в жаркие страны, / А я остаюся с тобой. / А я остаюся с тобою, / Родная навеки страна! / Не нужен мне берег турецкий, / И Африка мне не нужна» (Исаковский). Крик журавлей – атрибут России: «Чу! тянут в небе журавли, / И крик их, словно перекличка / Хранящих сон родной земли / Господних часовых» (Некрасов), «О родине – крик журавлей» (Т. Бек); заслышав его на чужбине, вспоминают о родине: «Вот уж близко летят и все громче рыдая, / Словно скорбную весть мне они принесли... / Из какого же вы неприветного края / Прилетели сюда на ночлег, журавли?.. / Я ту знаю страну, где уж солнце без силы, / Где уж савана ждет, холодея, земля / И где в голых лесах воет ветер унылый, – / То родимый мой край, то отчизна моя» (А. Жемчужников). Поскольку движение журавлей «в чужие рубежи» есть движение на юг, а ахейские корабли направляются в другую сторону и все же уподоблены журавлям, комментируемый текст приобретает сходство с популярным в эпоху модерна разыгрыванием античного сюжета в среднерусских декорациях.

На головах царей божественная пена – «Фраза <...> вызывает продуктивные античные ассоциации – цари родового общества, их надменность, распри, рождение Афродиты из пены, языческое многобожие, близость богов к людям» (Полякова С. Осип Мандельштам. Ann Arbor, 1992. C. 28 ). Cр. также: «Мы – всплески рдяной пены / Над бледностью морей. / Покинь земные плены, / Воссядь среди царей!» (Вяч. Иванов; см.: Лекманов О. Заметки к теме «Мандельштам и Вячеслав Иванов» // «Свое» и «чужое» слово в художественном тексте. Тверь, 1999. С. 199 ).

Куда плывете вы? – Ср.: «Громада двинулась и рассекает волны. / Плывет. Куда ж нам плыть?», здесь же флот уподоблен птицам: «И стая тонет кораблей», а творческое состояние – сну (Пушкин); «Все зыбь – как на море. Я, точно наяву, / Куда-то вдаль на корабле плыву <…> Куда плыву?» (Огарев).

журавлиный клин... Куда плывете вы? – Ср.: «Куда несетесь вы, крылатые станицы?» (А. Одоевский).

Куда плывете вы? Когда бы не Елена – Сходство с лермонтовским «Во прахе и крови скользят его колена» (ср. перекличку окончаний стихов и полустиший: «...вы – Елена» / «...крови – колена») проступит в центоне: «Куда плывете вы, когда бы не Елена? / Куда ни загляни – везде ее подол, / Во прахе и крови скользят ее колена» (Еременко).

длинный... Как журавлиный клин... Елена – У Данте тени осужденных за распутство, в том числе Елены, Ахилла и Париса, движутся «как журавли <…> длинной вереницей» («come i gru <…> lunga riga»; ср.: Nilsson. Op. cit., 39 ). Лозинский, переводя это место, вспомнит Мандельштама: «Как журавлиный клин летит на юг».

Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи? – Ср.: «Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы / Брань за такую жену и беды столь долгие терпят» («Илиада», пер. Гнедича; см.: Terras. Op. cit., 258 ).

Гомер... журавлиный... море – Ср.: «Грустят валы ямбических морей, / И журавлей кочующие стаи, / И пальма, о которой Одиссей / Рассказывал смущенной Навзикае» (Гумилев).

пена... Елена... море – Ср.: «И вот рождается Елена <…> Белее, чем морская пена» (Мережковский).

кораблей... пена... Елена... море – Ср.: «Ты бледна и прекрасна, как пена <…> Ты и смерть, ты и жизнь кораблей. / О Елена, Елена, Елена, / Ты красивая пена морей» (Бальмонт; см.: Markov V. Kommentar zu den Dichtungen von K. D. Bal’mont. Koeln, 1988. S. 195 ).

И море, и Гомер – Русские авторы вослед Байрону («By the deep sea, and music in its roar»; пер. Батюшкова: «И есть гармония в сем говоре валов») объявляют искусство соприродным морской стихии: «Мне в чудные гармоний переливы / Слагался рев катящихся зыбей» (А. Майков), «Певучесть есть в морских волнах, / Гармония в стихийных спорах» (Тютчев); отсюда уподобления стихов волнам с имитацией ритма прибоя – от «Что в море купаться, то Данта читать: / Стихи его тверды и полны, / Как моря упругие волны!» (Шевырев) до «Я родился и вырос в балтийских болотах, подле / серых цинковых волн, всегда набегавших по две, / и отсюда – все рифмы» (Бродский). У Мандельштама эта декларация сведена к уравнению, доказательную силу которого обеспечивает звуковое сходство его членов: «море» и «Гомер». Эта «почти анаграмма» (Nilsson. Op. cit., 41 ), навеянная, возможно, фразой Пушкина «Каково море Жуковского – и каков его Гомер» (см.: Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб ., 2002. C. 25 ), будет развернута в гексаметрический палиндром «Море могуче – в тон ему шумен отвечу Гомером» (Авалиани). Каламбурным способом доказательства тезиса о соприродности поэзии морю воспользуется Пастернак и тоже на пушкинском материале: «„К морю“ было: море + любовь к нему Пушкина <…> поэт + море, две стихии, о которых так незабвенно – Борис Пастернак: „Стихия свободной стихии / С свободной стихией стиха“…» (Цветаева, «Мой Пушкин»; ср.: «Прощай, свободная стихия!» и «...стихи свободно потекут»). Ассоциация «Пушкин – море – поэзия» (отразившаяся и в призыве «бросить» его «с Парохода современности») восходит самое позднее к Мережковскому, утверждавшему, что поэт и герой «рождаются из одной стихии. Символ этой стихии в природе для Пушкина – море. Море подобно душе поэта и героя» («Пушкин»); здесь же и вскоре у Розанова («О Пушкинской Академии») Пушкин сближен с Гомером.

Как журавлиный клин... все движется – Ср. впоследствии: «как журавлиный клин, когда он берет / курс на юг. Как все движущееся вперед» (Бродский).

все движется любовью – Идея, восходящая, в частности, к Данте (см.: Nilsson. Op. cit., 42 ); в сходном словесном оформлении ср.: «Только любовью держится и движется жизнь» (Тургенев, «Воробей»).

И море... любовью – Скрытая перекличка «и море – amore» (ср.: Lachmann R. Gedaechtnis und Literatur. Frankfurt am Main, 1990. S. 400 )?

божественная пена... И море, и Гомер... любовью... слушать – Ср.: «Какое очарование <…> в этом подслушивании рождающейся из пены морской Анадиомены, ибо она есть символ Гомеровой поэзии» (Жуковский о своей работе над переводом «Одиссеи»). Ср. также «Море» Вяземского, где морская стихия предстает колыбелью «очаровательницы мира» и вечным источником поэзии.

Гомер молчит – Так вожатый Вергилий оставляет Данте.

прочел до середины... Гомер молчит – Ср.: «За Библией, зевая, сплю» (Державин), «А над Вергилием зевал» (Пушкин), «Зорю бьют... из рук моих / Ветхий Данте выпадает, / На устах начатый стих / Недочитанный затих» (Пушкин).

список кораблей прочел до середины... море черное – «Черный понт» упомянут в «Илиаде» (пер. Гнедича; см.: Taranovsky K. Essays on Mandel’štam. Cambridge MA; London, 1976. P. 147 ) примерно в середине «списка кораблей» (см.: Лифшиц Г. Многозначное слово в поэтической речи. М., 2002. С. 169 ).

молчит, И море черное... шумит – Ср.: «Все молчит / Лишь море Черное шумит» (Пушкин; см.: Taranovsky. Op. cit., 147; ср.: Lachmann. Op. cit., 401 ) и «А море Черное шумит не умолкая» (Лермонтов; см.: Taranovsky. Op. cit., 147 ).

море... витийствуя – Представление о «говоре моря» как гимне творцу мироздания (murmur maris, частый в латинской поэзии оборот; в качестве образцового предложен Цицероном) было усвоено новой европейской литературой: Шатобриан, Ламартин, Байрон, Гюго, Батюшков, Вяземский, Баратынский, Пушкин и др. (см.: // Новое литературное обозрение. 2004. № 66. С. 128–129).

витийствуя, шумит – Ср.: «О чем шумите вы, народные витии?» (Пушкин).

И с тяжким грохотом – Ср.: «И с тяжким грохотом упал» (Пушкин).

Бессонница... пена... море... шумит... грохотом – Cр.: «Мне слышался грохот пучины морской, / И в тихую область видений и снов / Врывалася пена ревущих валов» (Тютчев).

море... любовью... изголовью – Ср. впоследствии: «И за тенью моей он последует – как? с любовью? / Нет! скорей повлечет его склонность воды к движенью. / Но вернется к тебе, как великий прибой к изголовью, / как вожатого Дант, уступая уничтоженью» (Бродский).

Бессонница... любовью... изголовью – Ср.: «Святые радости подругами слетели – / Их рой сном утренним кругом тебя играл; / И ангел прелести, твоя родня, с любовью / Незримо к твоему приникнул изголовью» (Жуковский), «Хранитель Гений мой – любовью / В утеху дан разлуке он: / Засну ль? приникнет к изголовью / И усладит печальный сон» (Батюшков), «Заснут, – с молитвою, с любовью / Мой призрак в их счастливом сне / Слетит к родному изголовью» (Кюхельбекер), «Я плачу, как дитя, приникнув к изголовью, / Мечусь по ложу сна, терзаемый любовью» (Давыдов), «И перед утром сон желанный / Глаза усталые смежил <…> К ее склонился изголовью; / И взор его с такой любовью, / Так грустно на нее смотрел» (Лермонтов), «Потом эти звуки, с участьем, с любовью, / Красавица шепчет, склонясь к изголовью... / Уснула...» (Бенедиктов), «Я жду, чтобы настал скорее час ночной. / Пробил ли он? Приникнув к изголовью / Измученной, больною головой, / Мечтаю о былом с восторгом и любовью» (Ростопчина), «Какие-то носятся звуки / И льнут к моему изголовью. / Полны они томной разлуки, / Дрожат небывалой любовью» (Фет), «В постели я плакал, припав к изголовью; / И было прощением сердце полно, / Но все ж не людей, – бесконечной любовью / Я Бога любил и себя, как одно» (Мережковский).

Бессонница... море... любовью... изголовью – Ср.: «Вот засыпает царевич в тревоге и горе, / Сон его сладко баюкает темное море... / Снится царевичу: тихо к его изголовью / Ангел склонился и шепчет с любовью» (Апухтин).

1915 – Параллелизм троянской и первой мировой войны (см.: Dutli R. Meine Zeit, mein Tier: Osip Mandelstam. Zuerich, 2003. S. 128 ) вносит уточнение в понимание любви как источника всеобщего движения: этот источник – вечный.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер — все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Еще стихотворения:

1. Мучит бессонница хлеще похмелья, не помогает настойка-трава… Это, наверно, болезнь в самом деле, и медсестрица, наверно, права. Так ведь нельзя, надо спать — мудренее утро любой полуночной беды! Завтра проснемся...
2. Есть в мире музыка безветренных высот, Есть лютня вещая над сумраком унывным. Тот опален судьбой, кого настиг черед, Когда она гудит и ропщет в вихре дивном. Не ветхим воздухом тревожима...
3. Сказками я с дочкой провожаю Каждый день вечернюю зарю: Коням в стойлах гривы заплетаю, Перстни красным девушкам дарю. И от перьев пойманной жар-птицы Обгорают пальцы у меня, А звезда во...
4. Не верили, Отмахивались: Миф! Но по дворцам, По стенам, взятым с бою, Давно доказано, Что был правдив Старик Гомер, Воспевший гибель Трои. Над нею, павшей, Вечность протекла, Землей укрыла Рухнувшие...
5. Сидели старцы Илиона В кругу у городских ворот; Уж длится града оборона Десятый год, тяжелый год! Они спасенья уж не ждали, И только павших поминали, И ту, которая была Виною...
6. От обид не пишется, От забот не спится. Где-то лист колышется — Пролетела птица. Из раскрытых окон Полночь льется в комнату. С неба белый кокон Тянет нити к омуту. Искупаюсь...
7. В часы отрадной тишины Не знают сна печальны очи; И призрак милой старины Теснится в грудь со мраком ночи; И живы в памяти моей Веселье, слезы юных дней, Вся прелесть,...
8. Мебель трескается по ночам. Где-то каплет из водопровода. От вседневного груза плечам В эту пору дается свобода, В эту пору даются вещам Бессловесные душы людские, И слепые, немые, глухие Разбредаются...
9. Что мечты мои волнует На привычном ложе сна? На лицо и грудь мне дует Свежим воздухом весна, Тихо очи мне целует Полуночная луна. Ты ль, приют восторгам нежным, Радость юности...
10. Счастлив, кто в страсти сам себе Без ужаса признаться смеет; Кого в неведомой судьбе Надежда робкая лелеет: Кого луны туманный луч Ведет в полночи сладострастной; Кому тихонько верный ключ Отворит...

Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Серебряный век. Петербургская поэзия
конца XIX-начала XX в.
Ленинград: Лениздат, 1991.

И.А. Есаулов

ЧИТАТЕЛЬСКОЕ СВОЕВОЛИЕ ИЛИ ДИАЛОГ СОГЛАСИЯ?

(Прочтение «Илиады» Осипом Мандельштамом) *

Напомним текст известнейшего стихотворения Мандельштама, попытки истолкования которого уже дважды предпринимались нами Лейт . Каждый раз этот текст ставился в несколько иной контекст понимания, что будет осуществлено заново и в предлагаемом ниже варианте.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи –

На головах царей божественная пена –

Куда плывёте вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам, одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер – всё движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью Мальвина .

Приведенный текст представляет собою не что иное, как поэтическую рецепцию гомеровской эпопеи. Уже в первой строке заявлено особое взаимодействие «своего», читательского и «чужого», авторского; если «Бессонница» - это «свое», настоящее, жизненное, свидетельствующее о пребывании «здесь и сейчас» лирического героя, томимого бессонницей, то за словом «Гомер» мерцает «чужое», прошлое, книжное. Крайне важна нераспространенность предложений, границы которых в данном случае совпадают с отдельными рассмотренными нами словами: читательское и авторское пока еще находятся в состоянии некоторой изолированности друг от друга, преодоление которой лишь угадывается в мандельштамовском завершении строки, где прилагательное уже самим фактом своего появления в тексте несколько размыкает прежнюю изолированность двух предыдущих назывных предложений, состоящих из одного-единственного слова. Однако второе предложение, наряду с этим, является и своего рода посредником между актуальным читательским состоянием и относящимся уже к художественному миру Гомера, а стало быть, принадлежащими гомеровской же книжности «тугими парусами». Точнее же говоря, эти «тугие Двести Шестьдесят паруса», возникшие в воображении читателя, равным образом принадлежат и миру гомеровских героев и миру мучимого бессонницей лирического героя Мандельштама. Они, конечно, находятся «между» текстом Гомера и сознанием мандельштамовского читателя. Однако если для последнего это лишь «вторая» реальность, своего рода книжная иллюзия и «кажимость», «другая жизнь», то для героев Гомера мир «тугих парусов» - это именно жизненная (но их жизненная) сфера, их единственное и вечное настоящее. Вместе с тем, для того, чтобы межеумочное «между» вполне реализовалось и получило характерную для этого произведения напряженно-активную форму присутствия (отсюда «Тугие паруса»), необходима особая встреча «своего» и «чужого». Собственно, последнее предложение строки и представляет собою пока еще предварительную результирующую предполагаемой эстетической встречи: именно поэтому этот своеобразный итог и находится в конце строки, а не буквально «между» читательской и авторской сферами присутствия.

Знаменитый «список кораблей» осмысляется его толкователем поочередно как «длинный выводок», «поезд журавлиный», «журавлиный клин». В этом истолковании соединяется не только книжное и жизненное, но человеческое и природное. Начальное «птичье» сравнение с «выводком» затем уточнятся через соотнесение с человеческим («поезд»), чтобы затем завершиться «птичьим» уподоблением. В результате неповторимое событие человеческой истории – поход на Трою, оказывается, имеет не только «человеческие» аналоги, но и природные: ежегодно повторяющиеся сезонные миграции журавлей, так же движимые «любовью» («всё движется любовью»), как и поход греков.

Хотя историческое время похода ахейцев необратимо осталось в прошлом, он может быть осмыслен и понят мандельштамовским толкователем как существенно важный именно для его жизни, а не только как один из звеньев линейной истории, посредством помещения в иной (не линейный) контекст восприятия: это историческое событие сопоставлено и осознано настойчивым уподоблением его с природным явлением: журавлиным клином, то есть тем, что было и до похода, и во время похода, и после него.

Для Гомера поход ахейцев «в чужие рубежи» значим и существенен именно его уникальностью и принципиальной невоспроизводимостью: это то, что ни на что не похоже. Его эпическое величие, с этой позиции, неколебимо и устойчиво, сколько бы не прошло веков со времени Троянской войны. С этой «эпической» точки зрения, значительно (и достойно того, чтобы остаться в памяти потомков) лишь то, что уникально и невоспроизводимо: все остальное же теряет привилегию пережить века и не стоит того, чтобы его описывать. Это «остальное» словно бы не существует для эпического сознания (как для русского летописца имелись такие годы, в которых «не было ничего»). Оттого Гомер, сам уже отделенный от времени этого похода эпической дистанцией, и обращается именно к этому историческому событию, оттого он и пытается в своем описании героев «реконструировать» те или иные «точные» детали, относящиеся к участникам и героям войны с Троей.

Отсюда знаменитое описание кораблей, их перечень («список»), который, по словам И.Ф. Анненского, «был настоящей поэзией, пока он внушал (выделено автором. – И.Е.» Алиса . Этот «список» является словом Гомера, отправленном им потомкам. Как справедливо замечает русский поэт и прекрасный знаток античности, «имена навархов, плывших под Илион, теперь уже ничего не говорящие, самые звуки этих имен, навсегда умолкшие и погибшие, в торжественном кадансе строк, тоже более для нас не понятном, влекли за собой в воспоминаниях древнего Эллина живые цепи цветущих легенд, которые в наши дни стали поблекшим достоянием синих словарей, напечатанных в Лейпциге. Что же мудреного, если некогда даже символы имен (выделено автором. – И.Е.) под музыку стиха вызывали у слушателей целый мир ощущений и воспоминаний, где клики битвы мешались со звоном славы, а блеск золотых доспехов и пурпуровых парусов с шумом темных эгейских волн» .

Почему знаменитый «список кораблей» прочтен лишь «до середины»? Оттого ли, что современному читателю этот «перечень… кажется…довольно скучным» Нэт , ибо навеки потерян культурный код, а без него невозможно адекватно понять это слово Гомера? Если такое предположение правильно, то вектор прочтения мандельштамовского текста может быть таким: изначальная «бессонница» лирического героя так «преодолена» гомеровским каталогом, что при его чтении на середине этого бесконечного и скучного перечня герой, наконец, засыпает. Все остальное представляет собою область сна, где перемешиваются реалии «Илиады» и звуки моря, подступающего «к изголовью» заснувшего читателя…

Однако более адекватным представляется иное понимание. Возвращаясь к истолкованию смысла «птичьего» сравнения списка кораблей с журавлиным клином, заметим, что и сам гомеровский гекзаметр, которым написана «Илиада», также напоминает своего рода «клин»: повышение тона завершается цезурой после третьей стопы, а затем следует его понижение. Существовали и предания о происхождении гекзаметра как звукоподражания шуму набегающих и откатывающихся от берега морских волн. Из этого следует, что список кораблей (текст Гомера), шум моря и журавлиный клин имеют общую внутреннюю структуру Станислав Козлов , которая актуализирована в рассматриваемом произведении . Если это так, то «зеркальный» повтор первой части этой структуры ее вторым компонентом (будь то откатывающаяся волна, вторая половина журавлиного клина, либо же второе полустишие гекзаметра после цезуры) позволяет наблюдателю «угадать» этот повтор (и саму необходимость существования этого повтора) – без его непосредственного обязательного созерцания, вчитывания или вслушивания – уже после знакомства с первой частью этой двучленной структуры.

Если «список кораблей» представляет собой действительно обращенное к нам, как к читателям, слово Гомера, то мандельштамовский читатель, прочитавший этот список «до середины», а затем истолковывающий Гомера в собственном контексте восприятия, можно сказать, понимает его с полуслова: так по одной половине видимого наблюдателю журавлиного клина можно без труда восстановить, «угадать» другую его половину, даже не видя ее непосредственно. Достаточно лишь знать (понять), что это именно журавлиная стая.

Конечно же, в таком случае возникает проблема адекватности мандельштамовского прочтения героической как-никак эпопеи Гомера в заданном контексте. Студент, не дочитавший до конца не только «Илиаду», но и даже «список кораблей», а затем, в сущности, утверждающий, что перед нами поэма «о любви» (во всяком случае, «движимая» любовью как первопричиной), вряд ли может рассчитывать на удовлетворительную оценку у профессора-античника… В самом деле, «согласился» ли бы создатель эпопеи с тем, что Елена («Когда бы не Елена») действительная причина (а не повод) для исторического похода, без которого якобы обессмысливается и завоевание Трои («что Троя вам одна, ахейские мужи»)?

Не приводит ли подобное «своевольное» прочтение, как будто предвосхищающее позднейшие постмодернистские экстравагантные толкования классических текстов, к молчанию потрясенного автора, словно обиженного на недочитавшего его «список» потомка, в итоговой третьей строфе («И вот, Гомер молчит»)? Не случаен здесь и «провокативный» вопрос мандельштамовского читателя, обращенный к гомеровским героям и предполагающий расподобление авторских деклараций, совпадающих с убеждениями «царей», и некой потаенной – и для сознания самих героев и их автора! - цели: «Куда (т.е. на самом деле куда и зачем. – И.Е.) плывете вы?» Кажется, что равноправие книжного и природного вследствие этого читательского «недоверия» нарушается: шумящее «море черное» словно бы возносится над гомеровской книжностью.

На самом же деле это не так. Уже сказавшего свое слово, согласно рассматриваемой рецептивной логике, Гомера сменяет слово моря, единосущное, как мы уже намекнули, героическим гекзаметрам «Илиады». Оказывается, что это именно продолжение гомеровского высказывания (так сказать, вторая – после цезуры - половина строки гекзаметра), а не опровержение его. Природная «вечность» «слова» моря не отвергает «историчности» слова Гомера, но навсегда укореняет его в мире человеческой культуры.

Этого «не понимает» ни Гомер, ни его герои, «ахейские мужи», поэтому вопросы мандельштамовского читателя, к ним адресованные, и остаются без ответа. С позиций эпопейного сознания, природному хаосу вечно изменяющегося моря как раз и должна быть противопоставлена организованная выстроенность боевого порядка кораблей, описанная Гомером. На уровне линейного восприятия не только герои Гомера, но и он сам противопоставлены морю, как «молчание» - «шуму». Можно вполне сказать, что на этом уровне конечные глаголы отдельных строк мандельштамовского текста («молчит»-«шумит») являются рифмованной парой, образующей типичную «бинарную оппозицию». Однако на более глубоком уровне понимания обнаруживается трансгредиентный этой оппозиции момент – синтаксическое построение фразы, которая в избытке авторского видения и снимает противопоставленность этих мнимых «полюсов» (сама их противоположность, как и оппозиция «культуры» и «природы» не работает, точнее же, «отменяется» поэтикой произведения).

Гомер и море дважды связываются соединительным союзом «и». Например: «И вот, Гомер молчит, / И море черное, витийствуя, шумит». Налицо не безусловно противопоставляющее «а», но именно «и». Поэтому можно сказать, что читатель Мандельштама понимает героев Гомера (и самого Гомера) лучше их самих. Или же, во всяком случае, претендует на такое понимание. Является ли подобная читательская претензия выходом за пределы спектра адекватности Лиса в истолковании гомеровского текста? Мы полагаем, что нет.

Конечно, собственно «гомеровское» в «Илиаде» и тот вектор понимания эпопеи, который намечен у Мандельштама, разительно не совпадают. Но подобное несовпадение является непременным и обязательным условием «диалога согласия» (М.М. Бахтин), без которого читательское сознание обрекается на ненужную и пустую тавтологичность авторскому «замыслу», хотя бы и содержащемуся в тексте, а филологическое истолкование в своем пределе в таком случае словно бы обречено стремиться к неплодотворному «клонированию» готовой авторской установки, воплощенной в «изучаемом» тексте (правда, никогда не достигая этого предела). В конечно же итоге, это буквалистское следование «букве», а не «духу» произведения, наследует готовый «закон» текстопостроения и игнорирует незаместимую личностность читателя: тем самым авторский «закон» письма возносится над читательской (человеческой) свободой и потенциально лишь «консервирует» авторское же прошлое в настоящем читателя вместо существенного размыкания вектора этого прошлого в просторах незавершимого «большого времени».

«Модернизирует» ли Мандельштам гомеровский текст явным акцентированием роли Елены и, наряду с этим, решительным утверждением «всё движется любовью»? Это произошло бы в том случае, если «любовь» истолковывалась им в контексте понимания, принципиально отличном от античного. Однако обратим внимание на то, что у Мандельштама «любовью» движется действительно «всё»: не только античные персонажи, сами не ведая этого, но и журавли, и море, и воздушная сфера. Ведь «паруса» именно потому «тугие», что их также раздувает «любовь». Что означает в таком контексте само слово «любовь»? Ведь оно разительно отличается от новоевропейского (индивидуализирующего) значения этого слова. В нашем случае речь идет о любви-эросе, о том могучем Эросе, который действительно пронизывает собою всю античную культуру, и которому подвластны не только стихии мира, но и античные боги. Морская пена, также имеющая эротический – в античном значении – смысл, не локализуются в этом типе культуры лишь фигурой Афродиты, но и, определяемая как «божественная», находится «на головах царей», плывущих к Трое и жаждущих Елены. Это доличностная (в христианском контексте понимания) культура, пронизанная всеобъемлющей телесностью, так поражающей нас, например, в античной скульптуре, может восприниматься как целое лишь с позиции вненаходимости по отношению к этой культуре: именно такая позиция и заявлена Мандельштамом.

Согласно старой гимназической шутке, древние греки не знали о себе самого главного: того, что они – древние. Несмотря на резкие, порой существеннейшие различия между древнегреческими литературными родами и жанрами, а также между позицией авторов, выражающих различные эстетические взгляды, все художественные тексты, принадлежащие античной культуре, все-таки так или иначе манифестируют доминанты этой культуры, ее культурные архетипы, ее установки. Мандельштам попытался понять и сформулировать именно такие архетипические установки, такое культурное бессознательное, в котором не отдавал и не мог отдавать себе отчета Гомер, находясь внутри этой культуры и определяясь по отношению к своему собственному литературному окружению – ближайшему прошлому, настоящему и ближайшему же будущему. Мандельштам же «разомкнул» эту сфокусированную на «античном настоящем» установку, благодаря чему голос Гомера, не утратив его собственной «самости», обрел скрытые смыслы, не навязанные ему актуальной для Мандельштама «современностью» ХХ века, однако хотя присущие гомеровскому тексту, но вполне проявившиеся именно в диалогической ситуации, когда интуиция телесности перестала быть господствующей в Европе, будучи «преодоленной» (но не отмененной) иным типом культуры.

Стихотворение «Бессонница, Гомер, тугие паруса» было написано в 1915 году. Этот этап творческой жизни поэта серебряного века многие литературоведы называют периодом «Камня» (Л. Гинзбург в книге «О лирике»). Творец слова при этом ассоциируется со строителем, который возводит здание, а камень – его основное орудие труда. Именно поэтому поиск слова и смысла жизни является ключевым в понимании этого стихотворения.

Уже с первых строк становится понятно, что философские мысли навеяны произведением греческого сказателя, причем автор дает прямую отсылку на 2 часть «Илиады». Читая это легендарное произведение, погружаясь в его смысл, поэт сталкивается с вопросом, в чем же смысл жизни: «И море, и Гомер - все движимо любовью. Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит…». Смысл жизни в любви, которая может быть разной: как разрушать все вокруг (как в случае с Еленой), так и созидать. Для поэта вопрос о том, есть ли смысл в любви, остается открытым. И судя по предложению о молчании Гомера, можно сделать вывод, что эта проблема актуальна во все времена – от Эллады до наших дней.

Море - один из ключевых образов стихотворения. Оно символизирует бесконечность, взаимосвязь времен. Уже с первых строк перед читателем предстает образ «тугих парусов кораблей», которые готовы выйти в море. Поэтому можно сказать, что с образа моря начинается стихотворение, этим же образом оно и заканчивается. Кольцевая композиция стихотворения – композиционный элемент, который также указывает на цикличность проблем, затронутых в произведении.

На сюжетном уровне автор использует кольцевую композицию: в начале произведения лирический герой не может уснуть, перед ним мелькают образы поэмы Гомера, потом «море черное… подходит к изголовью». Эти строчки можно понимать двояко: море черное - сон, сменяющий бессонницу, или же мысли и раздумья, которые так и не дают покоя. Но учитывая, что море в традиции античности, как и впоследствии серебряного века, предстает как нечто величественное и спокойное, то скорее все же сон накрывает лирического героя. Эта сюжетная линия связана с самим лирическим героем. Но в стихотворении есть и другая сюжетная линия – линия путешествия в Трою, это путешествие от жизни к смерти, эта линия тоже замыкается.

В стихотворении преобладают именные части речи (около 70% от всех слов), 20% - глаголы. Используя имена существительные и прилагательные, автор создает практически неподвижную величественную картину. Глаголы в первой строфе поэт употребляет в прошедшем времени, образ Эллады – это прошедшее, давно минувшее. Все остальные глаголы в произведении стоят в настоящем времени, этим подчеркивается преемственность времен.

Образность и выразительность в произведении достигается наличием метафор: корабли сравниваются с журавлями. В этом приеме присутствует еще и элемент олицетворения, так Мандельштам оживляет перед нами картину древней Эллады, картину уничтожения жизни из-за любви. Эта олицетворенная картина так и не помогает лирическому герою ответить на вопрос: почему любовь – такое созидающее чувство, становится причиной разрушения.

Анализ 2

«Бессонница. Гомер. Тугие паруса». Ничего не напоминает? «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». Так начинается поэма Блока «Двенадцать». Рубленные, чеканящие фразы. Как и Мандельштам, Блок тоже относится к поэтам Серебряного века. Наверное, тогда было модно писать в таком стиле. И у Блока бессонница, и у Мандельштама тоже.

К теме любви рано или поздно обращаются все поэты. Особенно, когда она несчастная. Да, вот не спалось Мандельштаму в Коктебеле. Там он отдыхал у своего друга Максимилиана Волошина. Случайно или нет, увидел он обломок древнего судна. И сразу ему почему-то вспомнился Гомер, размышления о вечном – о женщине, о любви.

Мандельштаму нравится эпоха античности. Она таинственна, загадочна, неповторима. Он считает её эталоном красоты. Кроме этого, ему нравится вода. Эта стихия тоже загадочна, неповторима. В частности, океан, отправляющий на берега огромные волны.

Стихотворение делится на 3 смысловые части. Написано ямбом, строчка рифмуется через строчку.

Откуда вдруг взялся Гомер? Автор учился в университете, на историко-филологическом факультете. Правда, не доучится, бросил. Там он и изучал гомеровскую «Илиаду» в оригинале. Там публиковался длинный список кораблей, которые отправились завоёвывать Трою. Это было проверенное средство от бессонницы. Вот откуда и родилась строка о списке кораблей, прочитанном до середины. Дальше, видимо, всё-же заснул.

Стихотворение написано от первого лица. Вот поэт не может заснуть, и применяет известное «снотворное». Нет, не считает баранов, а читает список кораблей. Но и это не помогает уснуть. Мысль «убегает» на Троянскую войну. Поэт приходит к интересному выводу, что противники сражались не за Трою, а за прекрасную Елену.

Вот в последнем четверостишии он и делает вывод, что всем в мире движет любовь к женщине. Из-за них начинаются и заканчиваются войны.

Чтобы сделать стихотворение ярче, выразительнее, Мандельштам использует метафоры. «Всё движется любовью». Есть и эпитеты «тугие паруса», «божественная пена». В качестве сравнения можно привести строку « как журавлиный клин».

А почему эллины отправились в Трою? Сыном тамошнего царя похищена прекрасная Елена. Виновница войны, косвенная, является женщина. Ну как её не спасти? В чём смысл жизни? В женщине, а, значит, и в любви. Вот « и Гомер, и море – всё движется любовью». Именно она пробуждает в людях все лучшие качества. Из-за любви совершаются самые великие подвиги и самые безрассудные поступки.

Корабли поэт сравнивает с журавлиным клином. Но в те времена корабли выстраивались не в линию, а шли по морю клином. А журавли летают в небесах тоже клином. Вот точное сравнение «тугие паруса». Это значит, что паруса на мачтах натянуты, как надо. Корабли готовы к дальнему походу.

Надо спать, а поэт философствует, размышляет. И задаёт риторические вопросы, на которые нет ответов. Гомеровская «Илиада» очень сильно «зацепила» Мандельштама. А если бессонница почти каждую ночь, то, наверное, список парусов он выучил наизусть. А чего не спится? Безответная любовь к Марине Цветаевой. Не обошлось без женщины.

Анализ стихотворения Бессонница. Гомер. Тугие паруса по плану

Возможно вам будет интересно

• Анализ стихотворения Лермонтова Дума 9 класс
• Анализ стихотворения Запели тесаные дроги Есенина

  Есенин часто называл себя поэтом деревни и, более того, единственным оставшимся поэтом деревни. Во многом суть творчества Сергея Александровича заключалась в распространении и сохранении того духа, который он впитал в себя с самого детства.

• Анализ стихотворения Вечер нежный. Сумрак важный Мандельштама

  «Вечер нежный. Сумрак влажный…» так начинается поэтическое произведение известного поэта XX века Осипа Мандельштама, написанное в 1910 году, когда автор проходил обучение в Сорбонне.

• Анализ стихотворения Предсказание Лермонтова

  Стихотворение написано Лермонтовым в 1830 году. Касательно данного стихотворения начинать с даты написания действительно важно. Стихотворение оказалось на самом деле судьбоносным

• Анализ стихотворения Толстого Замолкнул гром, шуметь гроза устала…

  Стихотворение А. К. Толстого «Замолкнул гром, шуметь гроза устала» – это выражение искренних чувств автора в отношении собственного видения природы после дождя. Читатель становится свидетелем того