Сочинение «Мне на плечи кидается век-волкодав. «Мне на плечи кидается век-волкодав Мне на плечи кидается век волкодав объяснить

Сегодня стихи Мандельштама уже нерасторжимо связаны со всей русской поэзией, XX век немыслим без царапающей, задевающей за живое лирики бесприютного поэта, не имеющего даже могилы. Его трагическая судьба стала отражением судьбы целого поколения, его поэзия - тревожное эхо лопнувшей сути столетия.
В 1913 году вышел из печати первый сборник Мандельштама «Камень». В ранних стихах Мандельштама нет ни громких звуков, ни яркого света. Здесь нет чувств, на которые не ложилась бы тень противоречия:
Ни о чем не нужно говорить,
Ничему не следует учить,
И печальна так и хороша
Темная звериная душа...
(«Ни о чем не нужно говорить...»)
Мандельштам стремился сделать далекие эпохи достоянием собственного творчества, сближая разновременные пласты. Греция Гомера и императорский Рим, средневековая католическая Европа, Англия Диккенса, французский театр эпохи классицизма для поэта не материал для стилизаций, а особые мгновения в истории культуры, которые в чем-то пересекаются с современностью.
Стихи Первой мировой войны и революции (1916- 1920) составили новый сборник - «Tristia» - «печаль» (название дал составитель книги М. Кузмин по аналогии с «Печальными элегиями» Овидия). Здесь чувствуется тоска по уходящему веку, по рвущимся связям. И Петербург - перекресток культур - кажется уходящим, умирающим городом, ковчегом, на котором уплывают в небытие:
Прославим, братья, сумерки свободы,
Великий сумеречный год!
В кипящие ночные воды
Опущен грозный лес тенет.
Восходишь ты в глухие годы, -
О, солнце, судия, народ.
(«Сумерки свободы»)
Традиция русской поэзии требовала такого ответа на политические события, который выходил бы за пределы только политики. Мандельштам говорит о том, что великий революционный сдвиг отнимает возможность ориентироваться в мире, ибо солнце скрыто мглой. Вопрос об эмиграции, вставший перед Мандельштамом, как и перед другими русскими писателями, решен им был в пользу верности русской беде. Эти мотивы звучат в стихотворениях «Век», «1 января 1924 года».
В начале 20-х годов поэт как будто торопится сказать самое главное не только в стихах, но и в мемуарно-авто- биографической прозе («Шум времени», «Египетская марка», «О поэзии»), В 1925 году рождается цикл любовной лирики, посвященный Ольге Ваксель, в которых страсть борется с чувством вины:
Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды ресница.
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню...
(«Жизнь упала...»)
В начале 30-х годов его поэзия становится поэзией вызова, гнева, негодования. И дело тут не только в планомерной травле, которой подвергали самого Мандельштама. В это время сорокалетний поэт уже выглядит глубоким стариком. W его роднит с другими людьми не только общность скудного советского быта, но и ощущение надвигающейся беды, ужаса бесправия. Скиталец, никогда не умевший за себя постоять, «человек эпохи Москво- швея» (сразу вспоминается шинель Акакия Акакиевича) осознает, что все происходящее со страной - личная тема. И создает стихи, проникнутые пафосом подлинной гражданственности:
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, -
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей...
(«За гремучую доблесть...»)
В 1934 году Мандельштам пишет стихи, стоившие ему жизни. Он открыто бросает вызов всесильному Сталину:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
(«Мы живем, под собою не чуя страны...»)
Среди всеобщего молчания поэт осмелился сказать то, чего никто не решался даже подумать про себя.
Мандельштам был арестован и сослан на пять лет в Чердынь, а затем в Воронеж. Приговор оказался достаточно мягким: палачи играли с поэтом, как с полузадушенным мышонком. Когда он вернулся, предчувствуя новую беду, мало кто из знакомых осмеливался подать им с женой руку и чем-то помочь:
Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ, большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом,
Да, видно, нельзя никак...
(«Куда как страшно нам с тобой...»)
Вскоре после возвращения Мандельштам был вновь арестован и отправлен на Дальний Восток. Никто точно не знает обстоятельств его гибели в 1938 году (одна из версий - пронзительный рассказ В. Шаламова «Шерри- бренди»). Вдова поэта, Надежда Яковлевна Мандельштам, сумела сохранить его наследие. И теперь лирика Мандельштама, тревожная музыка его стихов доходит до нас все громче и яснее:
И в кулак зажимая истертый
Год рожденья - с гурьбой и гуртом
Я шепчу обескровленным ртом:
- Я рожден в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году - и столетья
Окружают меня огнем.

Быть может, я тебе не нужен.
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
О. Мандельштам

Осип Эмильевич Мандельштам знал подлинную цену себе и своему творчеству, считал, что повлияет “на русскую поэзию, кое-что изменив в ее строении и составе”. Никогда и ни в чем не изменял поэт себе. Позиции пророка и жреца предпочитал позицию живущего вместе и среди людей, созидающего то, что необходимо его народу.

Дано мне тело — что мне делать с ним.
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.

За талантливую поэзию наградой ему были гонения, нищета и в конце концов гибель. Но правдивые, оплаченные высокой ценой стихи, десятилетия не печатавшиеся, жестоко преследующиеся, выжили... и теперь вошли в наше сознание как высокие образцы человеческого достоинства, несгибаемой воли и гениальности.

В Петрополе прозрачном мы умрем.
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,
И каждый час нам смертная година.

В Петербурге Мандельштам начал писать стихи, сюда возвращался ненадолго, этот город считал “своей Родиной”.

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухших желез.
Я вернулся сюда,— так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.

Мандельштам был по-детски открытым и радостным человеком, идущим навстречу людям с чистой душой, не умеющим лгать и притворяться. Никогда не торговал он своим талантом, предпочитая сытости и комфорту свободу: благополучие не было для него условием творчества. Несчастий он не искал, но и за счастьем не гонялся.

Ах, тяжелые соты и нежные сети,
Легче камень поднять, чем имя твое повторить!
У меня остается одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.
Словно темную воду, я пью помутневший воздух.
Время вспахано плугом, и роза землею была.

Поэт знал и ему не безразлична была цена, которую надо было платить за жизненные блага и даже — за счастье жить. Судьба изрядно била и трепала его, неоднократно подводила к последней черте, и лишь счастливая случайность спасала поэта в решающий момент.

Декабрь торжественный сияет над Невой.
Двенадцать месяцев поют о смертном часе.
Нет, не Соломинка в торжественном атласе
Вкушает медленный, томительный покой.

По свидетельству Ахматовой, Мандельштам в 42 года “отяжелел, поседел, стал плохо дышать — производил впечатление старика, но глаза по-прежнему сияли. Стихи становились все лучше. Проза тоже”. Интересно соединялось в поэте физическое одряхление с поэтической и духовной мощью.

Колют ресницы, в груди прикипела слеза.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.
Душно,— и все-таки до смерти хочется жить.

Что же давало силы поэту? Творчество. “Поэзия — это власть”,— сказал он Ахматовой. Это власть над собой, болезнями и слабостями, над людскими душами, над вечностью давала силы жить и творить, быть независимым и безрассудным.

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав.
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Поэт искренне пытался слиться с временем, вписаться в новую действительность, но постоянно ощущал ее враждебность. Со временем этот разлад становился все ощутимей, а потом и убийствен.

Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки.

В жизни Мандельштам не был борцом и бойцом, ему ведо- мы были сомнения и страх, но в поэзии он был непобедимым героем, преодолевающим все трудности.

Чур! Не просить, не жаловаться!
Цыц! Не хныкать! Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?
Мы умрем, как пехотинцы.
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи!

Критики обвиняли Мандельштама в оторванности от жизни, ее проблем, но он был очень конкретен, а это было страшнее всего для властей. Так он писал о репрессиях 30-х годов:

Помоги, Господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь — за твою рабу,
В Петербурге жить — словно спать в гробу.

“Стихи должны быть гражданскими”,— считал поэт. Его стихотворение “Мы живем, под собою не чуя страны...” было равносильно самоубийству, ведь о “земном боге” он писал:

Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны.
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

Простить такое поэту не могли, власти уничтожили его самого, но поэзия осталась, выжила и теперь говорит правду о своем творце.

Где больше неба мне — там я бродить готов,
И ясная тоска меня не отпускает
От молодых еще воронежских холмов
К всечеловеческим — яснеющим в Тоскане.

Быть может, я тебе не нужен.
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
О. Мандельштам

Осип Эмильевич Мандельштам знал подлинную цену себе и своему творчеству, считал, что повлияет “на русскую поэзию, кое-что изменив в ее строении и составе”. Никогда и ни в чем не изменял поэт себе. Позиции пророка и жреца предпочитал позицию живущего вместе и среди людей, созидающего то, что необходимо его народу.

Дано мне тело - что мне делать с ним.
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.

За талантливую поэзию наградой ему были гонения, нищета и в конце концов гибель. Но правдивые, оплаченные высокой ценой стихи, десятилетия не печатавшиеся, жестоко преследующиеся, выжили... и теперь вошли в наше сознание как высокие образцы человеческого достоинства, несгибаемой воли и гениальности.

В Петрополе прозрачном мы умрем.
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,
И каждый час нам смертная година.

В Петербурге Мандельштам начал писать стихи, сюда возвращался ненадолго, этот город считал “своей Родиной”.

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухших желез.
Я вернулся сюда,- так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.

Мандельштам был по-детски открытым и радостным человеком, идущим навстречу людям с чистой душой, не умеющим лгать и притворяться. Никогда не торговал он своим талантом, предпочитая сытости и комфорту свободу: благополучие не было для него условием творчества. Несчастий он не искал, но и за счастьем не гонялся.

Ах, тяжелые соты и нежные сети,
Легче камень поднять, чем имя твое повторить!
У меня остается одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.
Словно темную воду, я пью помутневший воздух.
Время вспахано плугом, и роза землею была.

Поэт знал и ему не безразлична была цена, которую надо было платить за жизненные блага и даже - за счастье жить. Судьба изрядно била и трепала его, неоднократно подводила к последней черте, и лишь счастливая случайность спасала поэта в решающий момент.

Декабрь торжественный сияет над Невой.
Двенадцать месяцев поют о смертном часе.
Нет, не Соломинка в торжественном атласе
Вкушает медленный, томительный покой.

По свидетельству Ахматовой, Мандельштам в 42 года “отяжелел, поседел, стал плохо дышать - производил впечатление старика, но глаза по-прежнему сияли. Стихи становились все лучше. Проза тоже”. Интересно соединялось в поэте физическое одряхление с поэтической и духовной мощью.

Колют ресницы, в груди прикипела слеза.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.
Душно,- и все-таки до смерти хочется жить.

Что же давало силы поэту? Творчество. “Поэзия - это власть”,- сказал он Ахматовой. Это власть над собой, болезнями и слабостями, над людскими

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.

Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звёзды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.

Анализ стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков» Мандельштама

О.Э.Мандельштам, изначально принявший события в России 1917 года как грандиозный эксперимент во имя счастья народа, к 1930-му году оказывается в состоянии глубокого душевного кризиса, вызванного преследованием и травлей поэта.

Написанное в 1931 году стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков…» — образец гражданской лирики Мандельштама, посвящённой теме маленького человека, попавшего в беспощадное красное колесо истории («Ни кровавых костей в колесе»), однако не утратившего своего достоинства.

Образ лирического героя

Лирический герой стихотворения самобытен: читателю неизвестно, к кому он обращается в произведении («уведи», «запихай»), поэтому стихотворение приобретает молитвенную интонацию. Лирический субъект становится способом выражения главной мысли: смиряясь с неизбежностью судьбы, борьбы с «веком-волкодавом», он стремится уйти от жестокой реальности, признавая при этом свою непобеждённость («Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет»)

Основные образы

Акмеизм О.Э.Мандельштама основывается на понятии культурно-исторической вещи, на умении через ряд предметных образов изображать различные исторические эпохи. В стихотворении «За гремучую доблесть грядущих веков…» символами вещности поэтики Мандельштама стали шапка в рукаве шубы, голубые песцы, Енисей, сосны, колесо и звезда. Используя эти образы, поэт передаёт контрастность мира, который окружает лирического героя («хлипкая грязца» и «первобытная» красота природы). Автор подчёркивает, как сильно отличается лирический субъект от окружающей действительности – он «не волк по крови своей», он не сломлен и не стал предателем. В его благородии сосредоточена внутренняя сила.

Звукопись

Особенности присутствуют и на фоническом уровне. Во-первых, это аллитерация на звук «ш» в первой строфе: «лишился», «чаши», «шапку», «шубы». У читателя создаётся впечатление, будто стихотворный текст неблагозвучен, произносится в одном непрерывном потоке речи. Это усиливает эмоциональную окраску стихотворения. Во-вторых, шипящий звук «с» и «ц» — основа аллитерации во второй строфе. Звукопись в этом отрывке подчёркивает различия между благородными, чистыми пейзажами природы и изуродованным человеческим обществом, в котором нет места красоте и достоинству.

Ритмика

Ритмическая организация текста строгая. Стихотворный размер анапест в соответствии с литературной традицией подчёркивает тяжесть внутренних переживаний лирического героя. Перекрёстная рифмовка и мужская рифма усиливают общее впечатление монотонности повествования.

Таким образом, стихотворение О.Э.Мандельштама – воплощение темы судьбы человека на фоне исторических событий. Идущая еще от времён , находящая своё продолжение у и у , эта идея внутренней силы человека реализуется и в творчестве Мандельштама.

Быть может, я тебе не нужен.
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
О. Мандельштам
Осип Эмильевич Мандельштам знал подлинную цену себе и своему творчеству, считал, что повлияет “на русскую поэзию, кое-что изменив в ее строении и составе”. Никогда и ни в чем не изменял поэт себе. Позиции пророка и жреца предпочитал позицию живущего вместе и среди людей, созидающего то, что необходимо его народу.
Дано мне тело – что мне делать с ним.
Таким единым и таким моим?
За радость тихую

Дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
За талантливую поэзию наградой ему были гонения, нищета и в конце концов гибель. Но правдивые, оплаченные высокой ценой стихи, десятилетия не печатавшиеся, жестоко преследующиеся, выжили. и теперь вошли в наше сознание как высокие образцы человеческого достоинства, несгибаемой воли и гениальности.
В Петрополе прозрачном мы умрем.
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,
И каждый час нам смертная година.
В Петербурге Мандельштам начал писать стихи, сюда возвращался ненадолго, этот город считал “своей Родиной”.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухших желез.
Я вернулся сюда,- так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Мандельштам был по-детски открытым и радостным человеком, идущим навстречу людям с чистой душой, не умеющим лгать и притворяться. Никогда не торговал он своим талантом, предпочитая сытости и комфорту свободу: благополучие не было для него условием творчества. Несчастий он не искал, но и за счастьем не гонялся.
Ах, тяжелые соты и нежные сети,
Легче камень поднять, чем имя твое повторить!
У меня остается одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.
Словно темную воду, я пью помутневший воздух.
Время вспахано плугом, и роза землею была.
Поэт знал и ему не безразлична была цена, которую надо было платить за жизненные блага и даже – за счастье жить. Судьба изрядно била и трепала его, неоднократно подводила к последней черте, и лишь счастливая случайность спасала поэта в решающий момент.
Декабрь торжественный сияет над Невой.
Двенадцать месяцев поют о смертном часе.
Нет, не Соломинка в торжественном атласе
Вкушает медленный, томительный покой.
По свидетельству Ахматовой, Мандельштам в 42 года “отяжелел, поседел, стал плохо дышать – производил впечатление старика, но глаза по-прежнему сияли. Стихи становились все лучше. Проза тоже”. Интересно соединялось в поэте физическое одряхление с поэтической и духовной мощью.
Колют ресницы, в груди прикипела слеза.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.
Душно,- и все-таки до смерти хочется жить.
Что же давало силы поэту? Творчество. “Поэзия – это власть”,- сказал он Ахматовой. Это власть над собой, болезнями и слабостями, над людскими душами, над вечностью давала силы жить и творить, быть независимым и безрассудным.
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав.
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Поэт искренне пытался слиться с временем, вписаться в новую действительность, но постоянно ощущал ее враждебность. Со временем этот разлад становился все ощутимей, а потом и убийствен.
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки.
В жизни Мандельштам не был борцом и бойцом, ему ведо – мы были сомнения и страх, но в поэзии он был непобедимым героем, преодолевающим все трудности.
Чур! Не просить, не жаловаться!
Цыц! Не хныкать! Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?
Мы умрем, как пехотинцы.
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи!
Критики обвиняли Мандельштама в оторванности от жизни, ее проблем, но он был очень конкретен, а это было страшнее всего для властей. Так он писал о репрессиях 30-х годов:
Помоги, Господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь – за твою рабу,
В Петербурге жить – словно спать в гробу.
“Стихи должны быть гражданскими”,- считал поэт. Его стихотворение “Мы живем, под собою не чуя страны.” было равносильно самоубийству, ведь о “земном боге” он писал:
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны.
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
Простить такое поэту не могли, власти уничтожили его самого, но поэзия осталась, выжила и теперь говорит правду о своем творце.
Где больше неба мне – там я бродить готов,
И ясная тоска меня не отпускает
От молодых еще воронежских холмов
К всечеловеческим – яснеющим в Тоскане.

  1. Первый свой поэтический сборник, вышедший в 1913 году, Мандельштам назвал “Камень”; и состоял он 23 стихотворений. Но признание к поэту пришло с выходом второго издания “Камня” в 1916 году, в...
  2. Я люблю стихи Мандельштама за их действительно детскую свежесть и чистоту: За радость тихую дышать и жить Кого, скажите, мне благодарить? Детскость подталкивала его на решение очень оригинальных, если не...
  3. Интерес к поэзии как к способу самовыражения возник у Мандельштама в годы учебы в Тенишевском училище – одной из лучших школ Петербурга. Семнадцатилетний юноша, страстно влюбленный в искусство, увлекающийся историей...
  4. Февральскую революцию Мандельштам приветствовал, а к Октябрьской сначала отнесся довольно настороженно. Тем не менее уже в мае 1918 г. он написал “Сумерки свободы”, где призывал: Прославим, братья, сумерки свободы, Великий...
  5. Стихи 20-х – начала 30-х годов характеризуются мотивом одиночества и вины перед “четвертым сословием”, симпатией и тяготением к городской анонимности, “воробьиности”, при крепнущем понимании “китайско-буддийской” застойности советской столицы. К этому...
  6. Мандельштам – пример доблестного овладения материалом жизни. В самых горьких стихах у него не ослабевает восхищение жизнью, в самых трагических, таких, как “Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и...
  7. Скренне, не без мучительных эмоций писал О. Мандельштам. Его лирический герой остро переживает внутреннюю, душевную неуютность. В таком настроении причудливые подозрения вдруг обретают вещный облик, часто пугающий, поскольку болезненные изломы...
  8. Осип Эмильевич Мандельштам создатель и виднейший поэт литературного течения акмеизма, Друг Н. Гумилева и А. Ахматовой. Но несмотря на это, поэзия О. Мандельштама недостаточно хорошо известна широкому кругу читателей, а...
  9. В 1961 году было решено издать стихотворения О. Мандельштама в Большой серии “Библиотеки поэта”. Твардовский, будучи в те годы членом редколлегии, писал ее главному редактору В. Н. Орлову о том,...
  10. Петербург! Я еще не хочу умирать! О. Мандельштам Петербург был для О. Мандельштама городом, в котором прошли его детство и молодость. Все здесь знакомо ему “до слез, до прожилок, до...
  11. О. Э. Мандельштам (1891-1938) – поэт “серебряного века”, дав­ший определение акмеизму как “тоски по мировой культуре”. Та­кое понимание акмеизма характеризует суть мировосприятия по­эта, для которого главным героем поэтических произведений становится...
  12. В русской литературе не раз случались драматические противостояния между поэтом и властью. Размышляя о судьбах писателей, Герцен писал в 1851 году: “Ужасная, черная судьба выпадает у нас на долю всякого,...
  13. Поэтическое творчество Осипа Мандельштама послереволюционной поры разделяется хронологически на две части пятилетним перерывом, с 1925 по 1930 г., когда поэт стихов совсем не писал. До 1917 г. он был уже...
  14. Осип Эмильевич Мандельштам родился в 1891 году в Варшаве, но жил с отцом и матерью в Петербурге. Учился он в Тенишевском коммерческом сочинение с аллсоч. ру © 2005 училище, считавшемся...
  15. 1. Основные этапы творческого пути поэта. 2. Основные темы лирики Мандельштама. 3. Трагическая гибель поэта. О. Э. Мандельштам родился в семье ремесленника, впоследствии ставшего купцом. Вместе с родными мальчик переехал...
  16. У Осипа Мандельштама есть стихотворение “Нашед­ший подкову”. Подкова всегда приносит счастье. У Ман­дельштама такой “подковой” был его поэтический талант. И все же “подкова” не принесла ему счастье. Судьба поэ­та была...
  17. Осип Мандельштам – поэт-акмеист, “поэт не для многих”, как его называли. Его первый сборник стихов вышел в 1913 г. и назывался “Камень”, но известность ему принесло переиздание этого сборника спустя...
  18. Осип Эмильевич Мандельштам родился в Варшаве, в мелкобуржуазной семье. Детство и юность провел в Петербурге и Павловске. Окончил Тени-шевское училище. В этот же период увлекается марксизмом, изучает работы Плеханова. Мандельштама...